Солнце садилось за горы. От леса тянуло стужей. Стояла последняя декада марта, ночи были сырые и холодные. Альтендорфцы жались поближе к огню.
Добавить в моё избранное
26 мин, 27 сек 13242
— Давай, Уве, про Чёрного Полуночника, — просил Хайнц, подбрасывая в костёр ещё не просохшие берёзовые ветки.
Ветки нещадно дымили, все стали тереть заслезившиеся глаза, ругая Хайнца.
Уве-Всезнайка поудобнее устроился на бревне, ожидая пока стихнет гул недовольства.
Наконец ветер унёс дым в сторону и все выжидающе уставились на него.
— Случилось это лет сорок тому назад, на двадцать пятом году правления Фридриха Августа Праведного, — неторопливо начал Уве. — Хоть и слыл наш славный курфюрст праведным, а неправедный суд в тот год свершился в Альтендорфе. А началось с того, что у Арни-мельника и его Берты милостью Господней родился, наконец, ребёнок. Берте, когда родила, было уже под сорок, а счастливый отец шестой десяток разменял. А тут прелестная малышка, девочка. Красивая, будто ангел. Вся деревня приходила любоваться. Родители души в ней не чаяли.
Альтендорфцы слушали разинув рты. Хотя все знали эту историю. Историю, у которой не было конца.
— И вот едва крошке исполнилось два годочка, отпустили её с соседскими детьми на Кирнич. А случилось это в високосный год, за день до Маркова дня. Речушка-то наша, сами знаете, выходит весной из берегов, непокорная, будто необъезженная лошадь. Вскоре дети прибежали на мельницу, плачут в голос. Увёл, говорят, вашего ребёнка в лес человек в чёрном.
Бросились несчастные родители к реке, носились как безумные по берегу, да только всё без толку. Вернулись в деревню. У кирхи, на площади народ собрался, стали у детей выведывать, что за человек малышку забрал. Те от страха трясутся. Был, говорят, высокий, чёрная борода до пояса, в чёрный сюртук одетый, на голове чёрный гамбург.
— Так это жид Соломон! — воскликнул кузнец Бруно. — Только он здесь так и одевается!
Кинулись к дому жида, вытащили того наружу, поволокли на площадь. Сам дом перевернули, мельникову дочку искали, старую жену Соломона до смерти напугали.
Соломон клялся своим еврейским богом, что не видал он малютку, да только напрасно. Не поверили ему альтендорфцы. Зря и пастор, и бурмистр увещевали односельчан, что надо Соломона везти на судебное разбирательство в Зебниц.
На Марков день повесили старого жида на буке. Страшные слова говорил он перед смертью:
— Проклинаю вас, жители Альтендорфа! Каждый год буду приходить в дома ваши. И каждый приход буду забирать по маленькой девочке!
Испугались крестьяне. Но смелый Бруно-кузнец, жена которого рожала одних сыновей, выбил из-под ног Соломона полено.
Стемнело. Хайнц выбрал ветки посуше и положил в огонь. Костёр весело взметнулся к тёмному небу. Уве замолчал, глядя на оживившееся пламя.
— Рассказывай дальше, — попросил кто-то.
— С той поры всё и началось. Через год, двадцать пятого апреля поздним вечером опустился на деревню туман. Да такой сильный, руку протяни, и ладони своей не увидишь. А когда Бенедикта Майер вернулась в полночь со двора, то обнаружила, что колыбелька её двухлетней дочери пуста. Неделю искали девочку по окрестностям, но так и не нашли.
Вспомнили тогда альтендорфцы о проклятье Соломона, стали опять детей выспрашивать, которые свидетелями были как старый жид забрал крошку. И тут двенадцатилетняя Грета не выдержав, рассказала всю правду. Недоглядели они за ребёнком, упала девочка в реку и бурные вешние воды унесли её. Испугавшись наказания, они и выдумали историю о похищении.
Берта и Арни прошли вниз по течению на несколько миль, и в глухом лесу нашли свою дочь. Вернее то, что от неё осталось. Несчастная мать увидела на лесном берегу красное платьице, которое ночами любовно шила своей крошке.
И поняли тогда альтендорфцы, какую страшную несправедливость сотворили они. За которую вот уже скоро полвека расплачиваются их невинные дети.
И вновь Уве замолчал, протянув к огню свои костлявые пальцы. Где-то в лесу заухал филин.
— А почему Чёрный Полуночник выбрал тебя?
Всезнайка поднял голову и огонь отразился в его выцветших глазах.
— Об этом лишь Господь знает.
— Или нечистый! — воскликнул Хайнц.
— Не упоминал бы ты чёрта в такую ночь, — усмехнулся Уве. — За день до того, как у Майеров пропала дочурка, перед самой полуночью готовился я ко сну. Вдруг слышу кто-то в окошко стучит, негромко так. А на дворе темень жуткая, луна-то за облаками спряталась. Открыл я дверь и вижу, стоит кто-то высокий, чёрный. Видны мне были лишь очертания фигуры. А тут луна из-за облаков на мгновение вышла, и я успел увидеть шляпу с широкими полями, обрамлённое чёрной бородой лицо. Жутко мне стало, потому что признал я в представшем передо мной призрак Соломона. А он тихо сказал одно слово, но даже сквозь вой ветра я его ясно услышал.
Уве с торжеством оглядел всех.
— Что за слово-то? — вновь не выдержал Хайнц, хотя все и так знали.
— Майер, сказал он.
Ветки нещадно дымили, все стали тереть заслезившиеся глаза, ругая Хайнца.
Уве-Всезнайка поудобнее устроился на бревне, ожидая пока стихнет гул недовольства.
Наконец ветер унёс дым в сторону и все выжидающе уставились на него.
— Случилось это лет сорок тому назад, на двадцать пятом году правления Фридриха Августа Праведного, — неторопливо начал Уве. — Хоть и слыл наш славный курфюрст праведным, а неправедный суд в тот год свершился в Альтендорфе. А началось с того, что у Арни-мельника и его Берты милостью Господней родился, наконец, ребёнок. Берте, когда родила, было уже под сорок, а счастливый отец шестой десяток разменял. А тут прелестная малышка, девочка. Красивая, будто ангел. Вся деревня приходила любоваться. Родители души в ней не чаяли.
Альтендорфцы слушали разинув рты. Хотя все знали эту историю. Историю, у которой не было конца.
— И вот едва крошке исполнилось два годочка, отпустили её с соседскими детьми на Кирнич. А случилось это в високосный год, за день до Маркова дня. Речушка-то наша, сами знаете, выходит весной из берегов, непокорная, будто необъезженная лошадь. Вскоре дети прибежали на мельницу, плачут в голос. Увёл, говорят, вашего ребёнка в лес человек в чёрном.
Бросились несчастные родители к реке, носились как безумные по берегу, да только всё без толку. Вернулись в деревню. У кирхи, на площади народ собрался, стали у детей выведывать, что за человек малышку забрал. Те от страха трясутся. Был, говорят, высокий, чёрная борода до пояса, в чёрный сюртук одетый, на голове чёрный гамбург.
— Так это жид Соломон! — воскликнул кузнец Бруно. — Только он здесь так и одевается!
Кинулись к дому жида, вытащили того наружу, поволокли на площадь. Сам дом перевернули, мельникову дочку искали, старую жену Соломона до смерти напугали.
Соломон клялся своим еврейским богом, что не видал он малютку, да только напрасно. Не поверили ему альтендорфцы. Зря и пастор, и бурмистр увещевали односельчан, что надо Соломона везти на судебное разбирательство в Зебниц.
На Марков день повесили старого жида на буке. Страшные слова говорил он перед смертью:
— Проклинаю вас, жители Альтендорфа! Каждый год буду приходить в дома ваши. И каждый приход буду забирать по маленькой девочке!
Испугались крестьяне. Но смелый Бруно-кузнец, жена которого рожала одних сыновей, выбил из-под ног Соломона полено.
Стемнело. Хайнц выбрал ветки посуше и положил в огонь. Костёр весело взметнулся к тёмному небу. Уве замолчал, глядя на оживившееся пламя.
— Рассказывай дальше, — попросил кто-то.
— С той поры всё и началось. Через год, двадцать пятого апреля поздним вечером опустился на деревню туман. Да такой сильный, руку протяни, и ладони своей не увидишь. А когда Бенедикта Майер вернулась в полночь со двора, то обнаружила, что колыбелька её двухлетней дочери пуста. Неделю искали девочку по окрестностям, но так и не нашли.
Вспомнили тогда альтендорфцы о проклятье Соломона, стали опять детей выспрашивать, которые свидетелями были как старый жид забрал крошку. И тут двенадцатилетняя Грета не выдержав, рассказала всю правду. Недоглядели они за ребёнком, упала девочка в реку и бурные вешние воды унесли её. Испугавшись наказания, они и выдумали историю о похищении.
Берта и Арни прошли вниз по течению на несколько миль, и в глухом лесу нашли свою дочь. Вернее то, что от неё осталось. Несчастная мать увидела на лесном берегу красное платьице, которое ночами любовно шила своей крошке.
И поняли тогда альтендорфцы, какую страшную несправедливость сотворили они. За которую вот уже скоро полвека расплачиваются их невинные дети.
И вновь Уве замолчал, протянув к огню свои костлявые пальцы. Где-то в лесу заухал филин.
— А почему Чёрный Полуночник выбрал тебя?
Всезнайка поднял голову и огонь отразился в его выцветших глазах.
— Об этом лишь Господь знает.
— Или нечистый! — воскликнул Хайнц.
— Не упоминал бы ты чёрта в такую ночь, — усмехнулся Уве. — За день до того, как у Майеров пропала дочурка, перед самой полуночью готовился я ко сну. Вдруг слышу кто-то в окошко стучит, негромко так. А на дворе темень жуткая, луна-то за облаками спряталась. Открыл я дверь и вижу, стоит кто-то высокий, чёрный. Видны мне были лишь очертания фигуры. А тут луна из-за облаков на мгновение вышла, и я успел увидеть шляпу с широкими полями, обрамлённое чёрной бородой лицо. Жутко мне стало, потому что признал я в представшем передо мной призрак Соломона. А он тихо сказал одно слово, но даже сквозь вой ветра я его ясно услышал.
Уве с торжеством оглядел всех.
— Что за слово-то? — вновь не выдержал Хайнц, хотя все и так знали.
— Майер, сказал он.
Страница
1 из 9
1 из 9
