Тёмный

На сверкающем, как зеркало, лезвии красовалась гравировка:

— Герману Тёмному, — прочитал он вслух. — Ребят, спасибо! Я не ожидал, честно.

— Псевдоним, что надо!

— Да! Прям под стать роману, — наперебой обсуждали гости.

— А видел там ещё символ? — протянула тоненьким голоском конопатая девушка, — это скарабей. Узнаёшь?

— Скарабей? — Герман задумчиво разглядывал лезвие. — Ага, вижу.

— Говорят, что он защищает хозяина от магических сил, — продолжала девушка, — а ещё в Египте это символ бессмертия.

— Хи-хи, Люся у нас любит подобные тайны мира, — добавил пузатый.

— Да, — кивнула Люся, и на веснушчатом личике просияла довольная улыбка, — я желаю творчеству Германа бессмертия!

— Так, давайте садиться за стол! — позвала Марина.

— Да, да! У нас и тост готов! — весело подхватил пузатый.

За шумным обедом Герман растворился в голосах. Он машинально отвечал на вопросы и даже не помнил, кто его спросил, и о чём говорили. Все собравшиеся слились в его сознании в одного безликого гостя. Марина наслаждалась общением. Всякий раз, как кто-нибудь делал комплимент, её лицо расцветало улыбкой. Она сияла в лучах внимания. Очень скоро книга отошла на второй план, превратившись лишь в формальный повод. Герман наблюдал за женой, ловил её ужимки, лёгкий флирт с пузатым, бархатный смех. Давно уже он не слышал этот смех…

— Ой, Герман, дождик! — пропищала Марина, подскакивая на тонких каблуках.

— Скорее, побежали под крышу, — схватив её под руку, прокричал он.

Ливень начался резко, застав их в парке. День был солнечным. Они спокойно гуляли и так увлеклись беседой, что огромная туча подобралась к ним незаметно. Воркуя о чём-то, они оказались посредине парка без зонта. Она в лёгком платьице, он в светлых брюках — так хотелось очаровать друг друга.

Попытка побега от дождя не удалась. Впопыхах Марина запнулась о ногу спутника и свалилась в лужу. Он не сумел удержать девушку и плюхнулся на колени перед ней. Изумлённые такой нелепостью, на минуту они застыли, а позже разразились громким смехом. И было уже плевать на косые взгляды прохожих, на грязные и убитые напрочь вещи. Смех Марины переливался бархатными мягкими, но в то же время звонкими нотками. Он завораживал и заражал своим весельем. Они хохотали, как сумасшедшие, посреди парка под проливным дождём. Именно тогда Герман понял, что влюбился.

Бряканье посуды вернуло Германа из мира грёз в реальность. Он заметил, что гости разошлись, Марина с довольным и умиротворённым видом убирала со стола.

— Так вот почему ты взяла два дня за свой счёт и ничего мне не сказала? — вдруг вырвался вопрос.

— В смысле? — Марина останавливается напротив. — Какие два дня?

— Да ладно. Я всё знаю. Был на твоей работе, и Лена мне сказала. Я даже не подозревал о сюрпризе.

— Так ты за мной следишь что ли? — Лицо Марины вмиг переменилось. Умиротворение растворилось, и теперь на Германа смотрели холодные глаза.

— Почему слежу? Просто гулял и зашёл к тебе.

— И почему не позвонил? Хотел проверить меня?

— Да что ты завелась? — вспыхнул в ответ Герман, — мне что, есть повод проверять?

— Ты меня обвинить хочешь? Да как ты… Как ты можешь? — Голос Марины дрожал, то поднимался на высокие ноты, то лопнувшей струной срывался до хрипотцы. — Это унизительно! Я и представить себе не могла, что ты на такое способен, параноик несчастный!

— Ты дура что ли? — не выдержал Герман.

Пощёчина обожгла лицо. Марина в слезах хлопнула дверью, а Герман остался один на один со своими мыслями и пустым домом. Левая щека пылала, в груди клокотало возмущение, а душу пожирала обида.

Марина не вернулась. Напрасно он ждал, сидя всё на том же месте. Стрелки часов уже перешли полуночный рубеж. Неживой свет электрической лампы отражался от глянцевой поверхности ножа. Герман взял в руки холодный предмет, прочитал надпись. Время пришло. Ночь снова брала своё. И Герман послушно пошёл в кабинет.

Он вошёл в последнюю комнату,

и тьма обняла за плечи сосуд пустой

Блокнот всё так же лежал открытым на столе. Рядом чёрным пятном угрюмо стоял ноутбук. Его черёд не настал, и он пребывал в глубоком сне. Фонарь опасливо заглядывал в окно сквозь щель тюлевой ткани. Тонкая материя служила незыблемой границей мира Германа и внешнего мира и, в то же время, так надёжно скрывала его от реальности. Реальности, которая некогда наполняла его и называлась жизнью, а теперь стала совсем чужой.

Он сел за стол, аккуратно положил нож рядом с блокнотом и взял карандаш. Герман намеренно не держал ручек на письменном столе. Ни одной ручки. Только карандашом он мог записывать пугающие его фразы. Такой бесхитростный самообман — сделка с совестью. Следы графита всегда можно стереть, поэтому слова как бы существовали и нет одновременно.