Добавить в моё избранное
25 мин, 31 сек 5877
Добрый сон. Там они не болели и не плакали. У Мамлюка они больше спали, чем бодрствовали. Росли бледными и хилыми. Молчаливыми и забитыми. На тумаки щедра была рука тощей и злющей гусыни Мамлючихи.
Ты должна быть послушной, Пипина, — вкрадчиво проговорил Мамлюк, холодно глядя поверх головы девушки, которая едва доставала ему своей макушкой до груди.
Да, месье, — прошептала она.
Ты должна помнить, что я приютил и вырастил тебя. Если бы не я, утонуть бы тебе в океане. Ведь ты помнишь, откуда я вытащил тебя, да, Пипина?
Да, мастер, — Пипина проглотила комок, застрявший колом в пересохшем горле.
Ты помнишь, как долго я лечил твои кости, которые никак не хотели срастаться?
Да, мастер.
Я нашёл тебе работу, и ты не побираешься на улице. Твои больные кости не выдержат холодов бретонской зимы, Пипина. Ты должна уважать своего хозяина и преданно служить ему. Если метр Савье пожалуется ещё хоть раз на тебя… слышишь, Пипина?
Да, мастер.
Я больше не дам тебе волшебное снадобье, которое снимает боль в костях и дарует спасительный сон.
Пипина молчала. Обида и ненависть душили её. Боль, выворачивающая тебя, заставлявшая выть ночью в соломенный тюфяк… эта боль невыносима. Но есть боль ещё невыносимей — оттого, что ты ничем не можешь облегчить боль другому измученному ею существу.
Когда Пипина подросла, Мамлючиха в отсутствии мужа стала заставлять девочку помогать ей ухаживать за детьми, требовавшими ухода после тяжёлых, уродующих их операций. Кривоногая, хромавшая девочка, сама едва научившаяся заново стоять на ногах, мыла маленьких воющих от боли и изнурительной неподвижности пациентов, уговаривала их потерпеть немножко, ведь папа Мамлюк вылечит их непременно, и плакала вместе с ними.
А потом, как-то ранним утром, она увидела, как Мамлюк принёс в дом двоих детей. Здоровых детей. И через месяц они были изуродованы так, что родная мать не смогла бы узнать своё дитя в них.
Это ты! Ты переломал мои кости! — вдруг в запальчивости проговорила Пипина, подняв злое покрасневшее лицо к Мамлюку. — Ты!
Мамлюк быстро склонился к самому уху карлицы. Тряхнул за плечо так, что голова её замоталась, как у тряпичной куклы, и проговорил очень медленно:
Я отрежу тебе язык и заставлю твоё милое личико улыбаться до конца дней твоих… Ты всё слышала?
Пипина сжалась в комок, уже жалея о том, что не сумела смолчать, как всегда это делала раньше, и прошептала:
Да.
Не слышу?!
Да, — громче ответила Пипина.
Не слышу!
Да! — крикнула Пипина, с отчаянием взглянув в лицо Мамлюку.
На лице её застыл ужас. Слёзы перемешали нанесённые густо белила, тушь, кармин на губах. Большая мушка над губой отклеилась, открыв маленькую родинку. Для представления она была слишком очаровательна, эта родинка, и Савье требовал её закрыть бутафорской.
Мамлюк потрепал Пипину по щеке.
Так-то лучше, девочка моя. Так-то лучше.
И пошёл к толпе, которая тут же предусмотрительно разошлась, надавив на тех, кто был сзади.
Мамлюк уходил, вслед ему люди оборачивались, но молчали. А шесть пар смертельно ненавидящих его глаз следили за ним из-за ширмы, куда вернулась заплаканная Пипина. Безысходная, придушенная ненависть. Боль и отчаяние.
Нуу?! — угрожающе протянул Савье, берясь за плеть.
Этого оказалось достаточно, чтобы слёзы высохли. Савье не хотелось, чтобы во время выступления у его артистов были красные глаза и распухшие носы. Тогда они будут вызывать жалость. А жалость — плохой товар, он быстро наскучит людям.
У папаши Савье была слабость. Он обожал героические пьесы. В них он требовал особой серьёзности от актёров, которая вызывала бурю смеха у зрителей. А когда Ваго со своим отчаянным косоглазием произносил:
Вы подлец, месье! Я убью вас!
Толпа заходилась в истерике.
Но мальчишка давно привык к этому. Легче было думать, что он ведь комедийный актёр, и это его призвание — смешить публику. К тому же рядом была его Пипина.
И сейчас, лёжа поверженным противником — акробатом Пупо, переодетым в камзол, пышные манжеты и жабо на завязках, который минуту назад с победным видом воткнул в него свою шпагу, — Ваго ждал, что вот-вот к нему наклонится оплакивать его Пипина.
Пипина в длинноволосом белокуром парике, размазывая по лицу слёзы, склонилась над ним, заботливо воткнув ему подмышку выпавшую наполовину шпагу. Ваго, приоткрыв один глаз, подмигнул и прошептал ей в ухо, в душный парик:
Сегодня, Пипина, у нас будут деньги на рыбу и вино. А тебе я куплю новые башмаки…
Тише, — прошептала, улыбнувшись Пипина, закрывая ладонью ему рот.
Они рассмеялись.
А толпа бесновалась. Кричала Пупо, что он тюфяк и должен проучить возлюбленную, чтобы она знала своё место и побыстрее забыла размазню Ваго.
Ты должна быть послушной, Пипина, — вкрадчиво проговорил Мамлюк, холодно глядя поверх головы девушки, которая едва доставала ему своей макушкой до груди.
Да, месье, — прошептала она.
Ты должна помнить, что я приютил и вырастил тебя. Если бы не я, утонуть бы тебе в океане. Ведь ты помнишь, откуда я вытащил тебя, да, Пипина?
Да, мастер, — Пипина проглотила комок, застрявший колом в пересохшем горле.
Ты помнишь, как долго я лечил твои кости, которые никак не хотели срастаться?
Да, мастер.
Я нашёл тебе работу, и ты не побираешься на улице. Твои больные кости не выдержат холодов бретонской зимы, Пипина. Ты должна уважать своего хозяина и преданно служить ему. Если метр Савье пожалуется ещё хоть раз на тебя… слышишь, Пипина?
Да, мастер.
Я больше не дам тебе волшебное снадобье, которое снимает боль в костях и дарует спасительный сон.
Пипина молчала. Обида и ненависть душили её. Боль, выворачивающая тебя, заставлявшая выть ночью в соломенный тюфяк… эта боль невыносима. Но есть боль ещё невыносимей — оттого, что ты ничем не можешь облегчить боль другому измученному ею существу.
Когда Пипина подросла, Мамлючиха в отсутствии мужа стала заставлять девочку помогать ей ухаживать за детьми, требовавшими ухода после тяжёлых, уродующих их операций. Кривоногая, хромавшая девочка, сама едва научившаяся заново стоять на ногах, мыла маленьких воющих от боли и изнурительной неподвижности пациентов, уговаривала их потерпеть немножко, ведь папа Мамлюк вылечит их непременно, и плакала вместе с ними.
А потом, как-то ранним утром, она увидела, как Мамлюк принёс в дом двоих детей. Здоровых детей. И через месяц они были изуродованы так, что родная мать не смогла бы узнать своё дитя в них.
Это ты! Ты переломал мои кости! — вдруг в запальчивости проговорила Пипина, подняв злое покрасневшее лицо к Мамлюку. — Ты!
Мамлюк быстро склонился к самому уху карлицы. Тряхнул за плечо так, что голова её замоталась, как у тряпичной куклы, и проговорил очень медленно:
Я отрежу тебе язык и заставлю твоё милое личико улыбаться до конца дней твоих… Ты всё слышала?
Пипина сжалась в комок, уже жалея о том, что не сумела смолчать, как всегда это делала раньше, и прошептала:
Да.
Не слышу?!
Да, — громче ответила Пипина.
Не слышу!
Да! — крикнула Пипина, с отчаянием взглянув в лицо Мамлюку.
На лице её застыл ужас. Слёзы перемешали нанесённые густо белила, тушь, кармин на губах. Большая мушка над губой отклеилась, открыв маленькую родинку. Для представления она была слишком очаровательна, эта родинка, и Савье требовал её закрыть бутафорской.
Мамлюк потрепал Пипину по щеке.
Так-то лучше, девочка моя. Так-то лучше.
И пошёл к толпе, которая тут же предусмотрительно разошлась, надавив на тех, кто был сзади.
Мамлюк уходил, вслед ему люди оборачивались, но молчали. А шесть пар смертельно ненавидящих его глаз следили за ним из-за ширмы, куда вернулась заплаканная Пипина. Безысходная, придушенная ненависть. Боль и отчаяние.
Нуу?! — угрожающе протянул Савье, берясь за плеть.
Этого оказалось достаточно, чтобы слёзы высохли. Савье не хотелось, чтобы во время выступления у его артистов были красные глаза и распухшие носы. Тогда они будут вызывать жалость. А жалость — плохой товар, он быстро наскучит людям.
У папаши Савье была слабость. Он обожал героические пьесы. В них он требовал особой серьёзности от актёров, которая вызывала бурю смеха у зрителей. А когда Ваго со своим отчаянным косоглазием произносил:
Вы подлец, месье! Я убью вас!
Толпа заходилась в истерике.
Но мальчишка давно привык к этому. Легче было думать, что он ведь комедийный актёр, и это его призвание — смешить публику. К тому же рядом была его Пипина.
И сейчас, лёжа поверженным противником — акробатом Пупо, переодетым в камзол, пышные манжеты и жабо на завязках, который минуту назад с победным видом воткнул в него свою шпагу, — Ваго ждал, что вот-вот к нему наклонится оплакивать его Пипина.
Пипина в длинноволосом белокуром парике, размазывая по лицу слёзы, склонилась над ним, заботливо воткнув ему подмышку выпавшую наполовину шпагу. Ваго, приоткрыв один глаз, подмигнул и прошептал ей в ухо, в душный парик:
Сегодня, Пипина, у нас будут деньги на рыбу и вино. А тебе я куплю новые башмаки…
Тише, — прошептала, улыбнувшись Пипина, закрывая ладонью ему рот.
Они рассмеялись.
А толпа бесновалась. Кричала Пупо, что он тюфяк и должен проучить возлюбленную, чтобы она знала своё место и побыстрее забыла размазню Ваго.
Страница
3 из 8
3 из 8
