Приветствую тебя, идущий на смерть. Или нет, можно иначе — здравствуй, Ваня. Сейчас ты обрел способность слышать меня и с ужасом понял, что ты лишь мое создание, мой персонаж, плод моей фантазии, помещенный в мир так похожий на реальный. Сейчас, ты ненавидишь меня за тот мир, в который я, твой создатель, демон и демиург, поместил тебя, заставив пройти все круги ада.
Добавить в моё избранное
25 мин, 55 сек 18341
Сейчас, за несколько секунд, до того, как твое тело будет размазано о камни, ты почувствуешь, что твоя рука, ухватившаяся за ледяной выступ, больше не существует как часть твоего тела. Это боль. Это конец. Здесь, на высоте более одного километра, силы окончательно покинули тебя, и ты начал падать вниз. С этой минуты твоя боль стала запредельной, ты познаешь, боль за пределами боли, и раны души твоей превращаются в глаза и уши. Те глаза и уши, которыми ты можешь слышать и видеть меня, своего создателя. Всего лишь несколько секунд разговора между нами до того, как ты разобьешься о камни. Эти секунды только наши, и в моей власти растянуть их так, чтобы мы могли все сказать друг другу.
Ты ропщешь на меня, как ропщет сын на отца, пророк на бога, персонаж на автора. Трудно тебе осознавать себя всего лишь персонажем странной истории, с столь незавидным концом. Незавидным? Об этом мы еще поговорим потом, ведь твоя история еще не закончилась. Впрочем, твой ропот — это твое святое право, которое я, как твой создатель не смею отнять у тебя.
Ты хотел бы родиться в другом мире. Например, в древнем Вавилоне или лет эдак на тысячу позже, когда человечество вернется к подлинной свободе и красоте. Свободе мысли и свободе вожделения. Такая мысль у меня была, не скрою, но тогда повествование было бы блеклым и лишенным того содержания, которое мы все так любим кушать. А я приготовил тебя на завтрак своим читателем, и поверь — я первоклассный повар. Впрочем, прости, я лгу. Ты не еда. Ты — взрывчатка, которую я хочу швырнуть в ленивые мозги и сокрушить ложь века. Это льстит тебе, я вижу, ты, кажется, начинаешь чувствовать, что познаешь смысл жизни. Я рад.
Ты падаешь, мой Иван-летун. Нелепое слово — падать. Нет, ты просто летишь вниз, летишь, как подстреленный орел, как альбатрос, как сокол, посмотри, как медленно и неспешно идут секунды — миг за час я заповедую тебе, мой Иван. Мягко и плавно ты приближаешься в своем полете к матери земле.
Боль проходит, мой возлюбленный Иван, и теперь, перед тем. как ты умрешь, мы можем вернуться к воспоминаниям твоей жизни. Люди говорят, что в последние секунды человек проживает всю свою жизнь, так что и ты, рожденный, как Афина из моей фантазии-мысли, можешь получить эту привилегию.
Когда мы с тобой начали это, Иван? Вспомним твое детство, игрушки, родителей и друзей. Ты испуган, потому что ничего не можешь вспомнить, и в твоем разуме только слова, а не образы? Ты помнишь, что у тебя в детстве был плюшевый мишка и экскаватор, но не можешь даже на миг представить их. Прости, это моя вина. В повести твоей жизни я лишь упомянул о них, забыв раскрасить их в цвета. Сделай это сам, мой Иван, сейчас я могу поделиться с тобой правом создателя. Будь моим соавтором, я даю тебе это право.
Итак, как будет выглядеть экскаватор и мишка? Я не сомневался в тебе Иван и горжусь тобой. Значит, экскаватор покрасим в чистое розовое, а мишку и вовсе во все цвета радуги. Даже в детстве ты был свободен от условностей — подумать только — розовый экскаватор, как звучит!
Но прости — мы забыли, в каком мире ты был создан мной. Увы, мне придется отнять их у тебя. Нет, не мне лично — их у тебя отнимут твои родители, конечно же, с попущения моего, ведь иначе наш сюжет начнет буксовать. Они увидели этот ужасный розовый экскаватор и были возмущены — так не должно быть, экскаваторы бывают серые, а медведи бурые, иногда белые. Они выбрасывать твой экскаватор и мишку на помойку, где они будут гнить заживо. Мишке легче — он сгниет быстро, а вот несчастный экскаватор будет гнить на свалке пятьсот лет — железо долго гниет. И все это время в нем будет гнить экскаваторность, принудительно воплощенная в эту форму. Ах, да, ты не успел прочесть Платона и не понял, о чем я, ну да ладно, не страшно, в детстве это ты понимал и без Платона.
Впрочем, тебе купят новые игрушки, и ты достаточно быстро забудешь экскаватор и мишку, не желая разочаровывать родителей. В детстве ты был почти примерным ребенком. Понимаю, тебе сейчас неприятно это вспоминать, но разве без падения может быть искупление, а без боли экстаз, мой Иван? Экстаз — это выход, уже исходя из слова, а чтобы выйти для этого, нужны веские причины. Ты хорошо поддаешься разумным аргументам, Иван, и после смерти экскаватора и мишки ты играешь в разные машинки и кубики, вначале, чтобы не разочаровать родителей, а потом просто так.
Ах да, родители. Какими бы ты хотел нарисовать их, Иван. Я понимаю и уважаю твое желание оставить их совсем без лица, ибо ты помнишь боль, связанную с ними, но тут твоя и моя власть снова ограничена. Полное отсутствие лица противоречит законам прозы. Согласен на частичное безличие, и из соображения приличия начерчу несколько контуров, по которым каждый читатель сможет дорисовать все остальное. Допустим так: твоя мать была швея, а отец сантехник третьего разряда. Из этого мы можем вывести набор тех слов, которые ты, конечно, слышал в детстве наиболее часто: фабрика, ключи, сортиры, вентили, работа — заебало, заебало, заебало.
Ты ропщешь на меня, как ропщет сын на отца, пророк на бога, персонаж на автора. Трудно тебе осознавать себя всего лишь персонажем странной истории, с столь незавидным концом. Незавидным? Об этом мы еще поговорим потом, ведь твоя история еще не закончилась. Впрочем, твой ропот — это твое святое право, которое я, как твой создатель не смею отнять у тебя.
Ты хотел бы родиться в другом мире. Например, в древнем Вавилоне или лет эдак на тысячу позже, когда человечество вернется к подлинной свободе и красоте. Свободе мысли и свободе вожделения. Такая мысль у меня была, не скрою, но тогда повествование было бы блеклым и лишенным того содержания, которое мы все так любим кушать. А я приготовил тебя на завтрак своим читателем, и поверь — я первоклассный повар. Впрочем, прости, я лгу. Ты не еда. Ты — взрывчатка, которую я хочу швырнуть в ленивые мозги и сокрушить ложь века. Это льстит тебе, я вижу, ты, кажется, начинаешь чувствовать, что познаешь смысл жизни. Я рад.
Ты падаешь, мой Иван-летун. Нелепое слово — падать. Нет, ты просто летишь вниз, летишь, как подстреленный орел, как альбатрос, как сокол, посмотри, как медленно и неспешно идут секунды — миг за час я заповедую тебе, мой Иван. Мягко и плавно ты приближаешься в своем полете к матери земле.
Боль проходит, мой возлюбленный Иван, и теперь, перед тем. как ты умрешь, мы можем вернуться к воспоминаниям твоей жизни. Люди говорят, что в последние секунды человек проживает всю свою жизнь, так что и ты, рожденный, как Афина из моей фантазии-мысли, можешь получить эту привилегию.
Когда мы с тобой начали это, Иван? Вспомним твое детство, игрушки, родителей и друзей. Ты испуган, потому что ничего не можешь вспомнить, и в твоем разуме только слова, а не образы? Ты помнишь, что у тебя в детстве был плюшевый мишка и экскаватор, но не можешь даже на миг представить их. Прости, это моя вина. В повести твоей жизни я лишь упомянул о них, забыв раскрасить их в цвета. Сделай это сам, мой Иван, сейчас я могу поделиться с тобой правом создателя. Будь моим соавтором, я даю тебе это право.
Итак, как будет выглядеть экскаватор и мишка? Я не сомневался в тебе Иван и горжусь тобой. Значит, экскаватор покрасим в чистое розовое, а мишку и вовсе во все цвета радуги. Даже в детстве ты был свободен от условностей — подумать только — розовый экскаватор, как звучит!
Но прости — мы забыли, в каком мире ты был создан мной. Увы, мне придется отнять их у тебя. Нет, не мне лично — их у тебя отнимут твои родители, конечно же, с попущения моего, ведь иначе наш сюжет начнет буксовать. Они увидели этот ужасный розовый экскаватор и были возмущены — так не должно быть, экскаваторы бывают серые, а медведи бурые, иногда белые. Они выбрасывать твой экскаватор и мишку на помойку, где они будут гнить заживо. Мишке легче — он сгниет быстро, а вот несчастный экскаватор будет гнить на свалке пятьсот лет — железо долго гниет. И все это время в нем будет гнить экскаваторность, принудительно воплощенная в эту форму. Ах, да, ты не успел прочесть Платона и не понял, о чем я, ну да ладно, не страшно, в детстве это ты понимал и без Платона.
Впрочем, тебе купят новые игрушки, и ты достаточно быстро забудешь экскаватор и мишку, не желая разочаровывать родителей. В детстве ты был почти примерным ребенком. Понимаю, тебе сейчас неприятно это вспоминать, но разве без падения может быть искупление, а без боли экстаз, мой Иван? Экстаз — это выход, уже исходя из слова, а чтобы выйти для этого, нужны веские причины. Ты хорошо поддаешься разумным аргументам, Иван, и после смерти экскаватора и мишки ты играешь в разные машинки и кубики, вначале, чтобы не разочаровать родителей, а потом просто так.
Ах да, родители. Какими бы ты хотел нарисовать их, Иван. Я понимаю и уважаю твое желание оставить их совсем без лица, ибо ты помнишь боль, связанную с ними, но тут твоя и моя власть снова ограничена. Полное отсутствие лица противоречит законам прозы. Согласен на частичное безличие, и из соображения приличия начерчу несколько контуров, по которым каждый читатель сможет дорисовать все остальное. Допустим так: твоя мать была швея, а отец сантехник третьего разряда. Из этого мы можем вывести набор тех слов, которые ты, конечно, слышал в детстве наиболее часто: фабрика, ключи, сортиры, вентили, работа — заебало, заебало, заебало.
Страница
1 из 8
1 из 8
