Сестричка

Всё встало на свои места: и желание родителей иметь дочь, и моё нежелание делиться с кем-то родителями. Меня поймали — давно поймали. Но вместо того, чтобы выбраться из тенет, я запутываюсь в них всё теснее и теснее, надеясь разгадать загадку, которую загадал сам себе…

Какой-то шорох пронёсся поперёк коридора. Пистолет снова пригрелся в моей руке. Страх не висел на плечах, когда я, выйдя из родильного зала, нашёл её — в палате напротив. Там стояло шесть кроватей с плеснево-пятнистыми, пропитанными сыростью матрасами без постельного белья. Сладко, оранжевато матовые шары ламп отражались в чёрных ночных стёклах. На кровати возле раковины она сгорбилась от одиночества, точно её позабыли отсюда забрать вместе с наволочками и простынями. Тёмные волосы гладкими прядями — до пояса. Неужели ей всего четырнадцать? Несмотря на кургузое платьице с инфантильными оборками, она выглядела моей ровесницей, а длинные ноги намекали, что когда встанет во весь рост, и в этом отношении окажется вровень со мной.

Что касается лица и фигуры… Я перепробовал уже не одну кратковременную подружку: в одной нравились глаза, в другой — грудь, в третьей — талия, но всегда что-нибудь одно. Мог ли я представить, что на свете есть та, в которой воплотились все мои самые смелые притязания?

И что эта девушка — Алиса? Моя сестра?

Я был готов ко всему — и к уродству, и к красоте. Но меня сразила её трогательность, которая сияла, отменяя все мерзости. На щеках и подбородке размазалась кровь загрызенного коня, а их хотелось вытереть бережно и ласково, точно личико ребёнка, перепачканное манной кашей.

— Теперь ты знаешь, кто я. — Голос оказался зрело-женским и детски-душераздирающим, как она вся. — Мы с тобой лежали внутри одной матки, переплетаясь сырыми ножками и ручками, и были целым миром друг для друга. У одних древних народов разнополые близнецы считались священными, у других их убивали тотчас после рождения, но — по одной и той же причине: считалось, что в утробе матери они совершают брак. О нас древние судили справедливо: ты был моей первой любовью и — единственной. Ради тебя я вернулась из области, где нет ни имён, ни теней. Если бы ты захотел, я стала бы тебе преданной сестрой. Если бы ты захотел, я стала бы тебе женой: ведь в этой новой жизни я была для твоих родителей не родной, а приёмной дочерью. Я готова была стать для тебя всем, чем ты пожелаешь. Но ты захотел, чтобы я стала чудовищем — и я им стала. Помнишь, как ты заталкивал мне в рот живых тараканов и приговаривал: «Жри или сдохни, задохнись и сдохни»? Помнишь крохотного беленького щенка, которого ты задушил на моих глазах, а потом разрезал горло и заставил пить ещё тёплую кровь, хотя я сопротивлялась и плакала? Ну вот… Я всегда стремилась дать тебе лучшее из всего, чем владею. Не обижайся, если сейчас это будет не то лучшее, которого ты ожидал. Будет немного больно… мне кажется…

Её руки упёрлись мне в грудь — чугунно сильные, не по-девичьи… Зачем сопротивляться? Алиса, сестричка моя, мы выросли в одном доме, мы провели вместе семь лет, и если ещё раньше… Неважно… Неведомо… Выстрел из пистолета вдребезги разнёс раковину, но это ничего не изменило. Глаза слезились от вони просмердевшего матраса, но даже слёзы не могли помешать увидеть на лице Алисы отражение моего лица. Неужели он всегда принадлежал мне, этот резкий морщинистый рот, предназначенный, чтобы, смокча и смакуя, засасывать жизни? В рот забрались Алисины волосы, гладкие, тёмные, изумительно молодые. Как они шевелятся внутри! Точно стада тараканов, пробирающихся щиплющими шепотливыми ножками по сердцу. Вдруг резко стемнело, и задержавшимися остатками профессионального разума я отметил, что в гиблом городе наконец-то отключили электричество. Но нет, это мы с Алисой, переплетясь, как когда-то, протискивались в тёмную утробистость… Только сейчас это не утроба матери, а утроба смерти? Пусть. Главное — зачем?

Чтобы снова стать первоначальными и неразделимыми? Тогда не страшно.