Добавить в моё избранное
25 мин, 37 сек 18317
Потому что даже сейчас, когда он стоял от нее в пяти шагах, она не могла рассмотреть его. Только отметила, что он очень тонкий, как будто вырезан из бумаги или выбит гвоздиком на фольге.
— Уберите. Пожалуйста. Собаку, — отчеканила Аня, а сама подумала — как в бубен ударила. Каждое слово гремело, наскакивало на следующее, комкалось и повисало в жарком воздухе. Она хотела приказать. А получилось, что только выказала свой страх.
Он не ответил ей. Но она заметила, как дернулись уголки его алых губ.
— Уберите собаку! — крикнула она, стараясь отогнать страх. Не за себя, за Масика.
— Я не советовал бы… — произнес человек и помолчал, разглядывая Аню страшными, без век и белков, глазами. Точками, — подумалось ей в ужасе.
— Не советовал бы вам кричать. Бежать. Сопротивляться. Вы ничего уже не сможете изменить.
— Уберите. Собаку, — повторила Аня, а потом до нее дошел смысл сказанных слов. И вся краска тут же схлынула с ее лица.
Теперь она увидела, что обгорало на решетке жаровни. Человеческая кисть со скрюченными почерневшими пальцами.
Господи Боже, — подумалось ей. — Что тут творится?
Она медленно потянулась к мобильнику, висящему на шнурке между грудей. Не сводя глаз с адского пса и стоящего рядом человека, Аня дважды щелкнула клавишей вызова. Последним в памяти телефона запечатлелся номер мужа, она знала точно, разговаривала с ним из электрички, но первый же гудок потонул в командном крике незнакомца.
— Форт, возьми суку!
Пес бросился на Аню стремительно — огромный, разъяренный, он врезался в нее тараном и сбил с ног. Удар был такой силы, что выбил из Аниных легких весь воздух, и она не смогла закричать — засипела что-то, хватая окровавленным ртом вскипевшую атмосферу. А потом тяжелый пресс собачьих челюстей сдавил ей руку, и Аня почувствовала, как крошится локтевая кость. Как клыки скоблят ее, оставляя глубокие борозды. Мобильник отлетел в сторону, и, уже не зная, ответил ли муж на звонок, она закричала что было мочи.
— Госпооооди, Женяяя, пожалуйста. Помоги нам!
Именно так. Помоги НАМ.
Он не забыл. И никогда не сможет.
Евгений Прохоров скинул одеяло в сторону и зажег ночник. За окнами было темно — словно кто-то затер их углем. Электронные часы на прикроватной тумбочке показывали 6-29.
Странно, — подумалось ему, — так тихо…
Он встал с кровати и подошел к окну. Вслушался. Всмотрелся. Ни души. Ни звука. Как будто все замерло в ожидании — сотни окон были похожи на протянутые к дверям Кувуклиисвечные фитили, ждущие благодатного огня.
А что если день не наступит? Что если ночь будет всегда?
Евгений второпях задернул шторы. Ему не хотелось становиться частью глупого, выдуманного чуда.
Вчера, когда он в очередной раз напивался в «Копеечке» — забегаловке, клонированной из грязного куска советского плинтуса — он так и сказал широченному, похожему на калач лицу бармена.
«Чудес не бывает»
Он тыкал пальцем в газетный снимок, на котором был запечатлен счастливый малыш с невероятно яркой радужкой глаз, и повторял.
«Не бывает их. Понимаешь?!»
А бармен кивал и спрашивал: не пора ли ему домой?
Что было дальше, Евгений не помнил. Но газетная вырезка, как и прежде, лежала на прикроватной тумбочке, придавленная полупустой бутылкой «Блек Лейбла».
«Наверное, только счастливые люди мучаются похмельем, — подумал он, потянувшись к бутылке. — У несчастливых наутро только одно желание — пить дальше»
Евгений поднял бутылку и посмотрел на газетного ребенка. А в следующее мгновение уже глотал теплый виски. Давился и морщился, а он обжигающими ручьями стекал по его небритым щекам.
Медсестры в роддоме привыкли, главврач закрывала глаза, ведь он был лучшим практикующим гинекологом когда-то…
«Ты видишь, что с тобой творится, Женя?» — спросила как-то главврач. Разговор состоялся в ее кабинете, она стояла к Евгению вполоборота и смотрела в окно. На улице с деревьев облетали последние листья, и Евгению подумалось, что главврач похожа на эту осень — странная красота, еще не увядшая, но не вызывающая ничего, кроме тоски. Холодная, как ледяной ветер.
«Я никогда не приходил сюда пьяным» — сказал он тогда. Он, правда, верил в свои слова.
«Не приходил. Но неужели ты думаешь, что чад от трехдневного запоя можно задушить одеколоном и жвачками?! Ты посмотри на себя, во что ты превратился… Немудрено, что они бегут от тебя. Многие здесь впервые, и вряд ли опухший от пьянства гинеколог то, о чем они мечтали, зачиная ребенка!»
«Все мы мечтали о другом».
Он не помнил, говорил ли эти слова. Но знал точно, что она сказала в ответ.
«Когда уйдет последняя, на работу можешь не приходить».
Древние верили, что каждое место на земле отражается в потустороннем мире — как и верили, что такие места полнятся призраками.
— Уберите. Пожалуйста. Собаку, — отчеканила Аня, а сама подумала — как в бубен ударила. Каждое слово гремело, наскакивало на следующее, комкалось и повисало в жарком воздухе. Она хотела приказать. А получилось, что только выказала свой страх.
Он не ответил ей. Но она заметила, как дернулись уголки его алых губ.
— Уберите собаку! — крикнула она, стараясь отогнать страх. Не за себя, за Масика.
— Я не советовал бы… — произнес человек и помолчал, разглядывая Аню страшными, без век и белков, глазами. Точками, — подумалось ей в ужасе.
— Не советовал бы вам кричать. Бежать. Сопротивляться. Вы ничего уже не сможете изменить.
— Уберите. Собаку, — повторила Аня, а потом до нее дошел смысл сказанных слов. И вся краска тут же схлынула с ее лица.
Теперь она увидела, что обгорало на решетке жаровни. Человеческая кисть со скрюченными почерневшими пальцами.
Господи Боже, — подумалось ей. — Что тут творится?
Она медленно потянулась к мобильнику, висящему на шнурке между грудей. Не сводя глаз с адского пса и стоящего рядом человека, Аня дважды щелкнула клавишей вызова. Последним в памяти телефона запечатлелся номер мужа, она знала точно, разговаривала с ним из электрички, но первый же гудок потонул в командном крике незнакомца.
— Форт, возьми суку!
Пес бросился на Аню стремительно — огромный, разъяренный, он врезался в нее тараном и сбил с ног. Удар был такой силы, что выбил из Аниных легких весь воздух, и она не смогла закричать — засипела что-то, хватая окровавленным ртом вскипевшую атмосферу. А потом тяжелый пресс собачьих челюстей сдавил ей руку, и Аня почувствовала, как крошится локтевая кость. Как клыки скоблят ее, оставляя глубокие борозды. Мобильник отлетел в сторону, и, уже не зная, ответил ли муж на звонок, она закричала что было мочи.
— Госпооооди, Женяяя, пожалуйста. Помоги нам!
Именно так. Помоги НАМ.
Он не забыл. И никогда не сможет.
Евгений Прохоров скинул одеяло в сторону и зажег ночник. За окнами было темно — словно кто-то затер их углем. Электронные часы на прикроватной тумбочке показывали 6-29.
Странно, — подумалось ему, — так тихо…
Он встал с кровати и подошел к окну. Вслушался. Всмотрелся. Ни души. Ни звука. Как будто все замерло в ожидании — сотни окон были похожи на протянутые к дверям Кувуклиисвечные фитили, ждущие благодатного огня.
А что если день не наступит? Что если ночь будет всегда?
Евгений второпях задернул шторы. Ему не хотелось становиться частью глупого, выдуманного чуда.
Вчера, когда он в очередной раз напивался в «Копеечке» — забегаловке, клонированной из грязного куска советского плинтуса — он так и сказал широченному, похожему на калач лицу бармена.
«Чудес не бывает»
Он тыкал пальцем в газетный снимок, на котором был запечатлен счастливый малыш с невероятно яркой радужкой глаз, и повторял.
«Не бывает их. Понимаешь?!»
А бармен кивал и спрашивал: не пора ли ему домой?
Что было дальше, Евгений не помнил. Но газетная вырезка, как и прежде, лежала на прикроватной тумбочке, придавленная полупустой бутылкой «Блек Лейбла».
«Наверное, только счастливые люди мучаются похмельем, — подумал он, потянувшись к бутылке. — У несчастливых наутро только одно желание — пить дальше»
Евгений поднял бутылку и посмотрел на газетного ребенка. А в следующее мгновение уже глотал теплый виски. Давился и морщился, а он обжигающими ручьями стекал по его небритым щекам.
Медсестры в роддоме привыкли, главврач закрывала глаза, ведь он был лучшим практикующим гинекологом когда-то…
«Ты видишь, что с тобой творится, Женя?» — спросила как-то главврач. Разговор состоялся в ее кабинете, она стояла к Евгению вполоборота и смотрела в окно. На улице с деревьев облетали последние листья, и Евгению подумалось, что главврач похожа на эту осень — странная красота, еще не увядшая, но не вызывающая ничего, кроме тоски. Холодная, как ледяной ветер.
«Я никогда не приходил сюда пьяным» — сказал он тогда. Он, правда, верил в свои слова.
«Не приходил. Но неужели ты думаешь, что чад от трехдневного запоя можно задушить одеколоном и жвачками?! Ты посмотри на себя, во что ты превратился… Немудрено, что они бегут от тебя. Многие здесь впервые, и вряд ли опухший от пьянства гинеколог то, о чем они мечтали, зачиная ребенка!»
«Все мы мечтали о другом».
Он не помнил, говорил ли эти слова. Но знал точно, что она сказала в ответ.
«Когда уйдет последняя, на работу можешь не приходить».
Древние верили, что каждое место на земле отражается в потустороннем мире — как и верили, что такие места полнятся призраками.
Страница
2 из 8
2 из 8
