Я лежу на белоснежном песке, прислонившись спиной к старому бревну, выброшенному морем, открыв лицо налетающим порывам теплого бриза, смотрю вдаль на садящееся за горизонт солнце… ммм, бессвязные слова, удар… острая боль в виске, меня трясет… нет, это трясет меня чья-то рука, опять слова, крик, чувствую негатив… сознание, да я просыпаюсь, опять удар в голову… свет, боже… как режет глаза…
Добавить в моё избранное
2 мин, 11 сек 12247
«Вставай, собака»…, — эти слова моего мучителя выдернули меня из объятий Морфея.
Восемнадцатая ночь в плену. Я считаю каждый день в темном подвале… нет, не восходами солнца, потому как его лучи сюда не пропускают толстые заплесневелые от влаги стены, а сапогами моего тюремщика, мерзкого ублюдка, приносящего по утрам зловонную пайку в немытой собачьей миске. Проходя мимо меня, он всегда старается наступить побольнее на мои исхудалые ноги, вглядываясь взором грифа-падальщика, выпучив на меня отвратительный глаз, он ждет моей запоздалой реакции, крика, стона, он просто садист. Пронося мимо парашу с трехдневными испражнениями, всегда учтиво отольет через край за шиворот мне кружечку, другую… Я — ничтожество, я раздавлен, я уже не чувствую по отношению к нему злобы и ненависти, только желание… одно желание… убить…
Приподнявшись на локте, тянусь к железной тарелке с непонятной субстанцией, от которой исходит вонь смеси псиной немытой шкуры. Заскорузлыми пальцами поднес ко рту жижу, пытаясь проглотить омерзительное месиво, порванный рот с запекшейся в уголках кровью раскрылся, пропуская через себя смесь боли и кашеобразной рвоты. Сухими губами ощущаю холодный металл тарелки, зазубренной частью режу нижнюю губу, вкус свежей крови на языке, теплая, наполняющая рот жидкость… Тарелка, ты моя отрада, ты моя радость, я не отдам тебя никому… Я схожу с ума…
Весь последующий день мой мучитель лишь изредка заглядывал ко мне в подвал, гадко ухмыляясь, ехидным голосом говорил: «Царапайся, мышка, царапайся»…, — но я продолжал монотонно скрести тарелкой по каменному полу, не обращая внимания на его замечания, я знал, что это мой последний день… Такие ощущения присущи смертнику перед расстрелом, костлявая старуха уже обвивала мою шею своими тощими руками, поднося косу к горлу…
Я ждал. Время остановилось, дыхание стало ровным, я чувствовал пульсацию вены на кисти руки, это были мои часы, отмеряющие оставшееся мне время…
Поток теплого воздуха хлынул в помещение вместе с отворившим тяжелую дверь телом охранника. Тяжело ступая по крутой лестнице, он медленно спускался к жертве, в его повадках наблюдались явные изменения, его глаза, его выражение лица… я чувствовал, что он несет с собою смерть. Поигрывая ножом, как японский повар перед разделкой рыбы, он за волосы резко вздернул мою голову и уставился оловянным взглядом палача в мои глаза. Мы встретились взорами на мгновение, этого мне хватило, чтобы прочитать свою будущую судьбу…
Короткий взмах руки, распоротое горло, зияющая дыра с фонтанирующей кровью сквозь пальцы рук, судорожно сжимающие шею. Я не чувствую ничего, слышу лишь булькающие звуки трахеи, смотрю в глаза подонка, который так долго издевался надо мной, глаза не выражают ничего, кроме страха и ужаса, меркнущие в предсмертной агонии… Отступив на шаг от обмякшего тела, инстинктивно вытер от крови об одежду умирающего свой инструмент спасения — хорошо отточенную тарелку…
Я лежу на белоснежном песке, прислонившись спиной к старому бревну…
Восемнадцатая ночь в плену. Я считаю каждый день в темном подвале… нет, не восходами солнца, потому как его лучи сюда не пропускают толстые заплесневелые от влаги стены, а сапогами моего тюремщика, мерзкого ублюдка, приносящего по утрам зловонную пайку в немытой собачьей миске. Проходя мимо меня, он всегда старается наступить побольнее на мои исхудалые ноги, вглядываясь взором грифа-падальщика, выпучив на меня отвратительный глаз, он ждет моей запоздалой реакции, крика, стона, он просто садист. Пронося мимо парашу с трехдневными испражнениями, всегда учтиво отольет через край за шиворот мне кружечку, другую… Я — ничтожество, я раздавлен, я уже не чувствую по отношению к нему злобы и ненависти, только желание… одно желание… убить…
Приподнявшись на локте, тянусь к железной тарелке с непонятной субстанцией, от которой исходит вонь смеси псиной немытой шкуры. Заскорузлыми пальцами поднес ко рту жижу, пытаясь проглотить омерзительное месиво, порванный рот с запекшейся в уголках кровью раскрылся, пропуская через себя смесь боли и кашеобразной рвоты. Сухими губами ощущаю холодный металл тарелки, зазубренной частью режу нижнюю губу, вкус свежей крови на языке, теплая, наполняющая рот жидкость… Тарелка, ты моя отрада, ты моя радость, я не отдам тебя никому… Я схожу с ума…
Весь последующий день мой мучитель лишь изредка заглядывал ко мне в подвал, гадко ухмыляясь, ехидным голосом говорил: «Царапайся, мышка, царапайся»…, — но я продолжал монотонно скрести тарелкой по каменному полу, не обращая внимания на его замечания, я знал, что это мой последний день… Такие ощущения присущи смертнику перед расстрелом, костлявая старуха уже обвивала мою шею своими тощими руками, поднося косу к горлу…
Я ждал. Время остановилось, дыхание стало ровным, я чувствовал пульсацию вены на кисти руки, это были мои часы, отмеряющие оставшееся мне время…
Поток теплого воздуха хлынул в помещение вместе с отворившим тяжелую дверь телом охранника. Тяжело ступая по крутой лестнице, он медленно спускался к жертве, в его повадках наблюдались явные изменения, его глаза, его выражение лица… я чувствовал, что он несет с собою смерть. Поигрывая ножом, как японский повар перед разделкой рыбы, он за волосы резко вздернул мою голову и уставился оловянным взглядом палача в мои глаза. Мы встретились взорами на мгновение, этого мне хватило, чтобы прочитать свою будущую судьбу…
Короткий взмах руки, распоротое горло, зияющая дыра с фонтанирующей кровью сквозь пальцы рук, судорожно сжимающие шею. Я не чувствую ничего, слышу лишь булькающие звуки трахеи, смотрю в глаза подонка, который так долго издевался надо мной, глаза не выражают ничего, кроме страха и ужаса, меркнущие в предсмертной агонии… Отступив на шаг от обмякшего тела, инстинктивно вытер от крови об одежду умирающего свой инструмент спасения — хорошо отточенную тарелку…
Я лежу на белоснежном песке, прислонившись спиной к старому бревну…
