Добавить в моё избранное
8 мин, 57 сек 3999
Что правда? А мозг внезапно переполнился уверенностью в знании единственно верного ответа пришедшего в него из страшного и бесконечно отдаленного и бурного прошлого, через память не пресекаемой чреду поколений и ответа (даже когда уже сейчас не ожидалось ничего хорошего) заставившего попытаться отстраниться от дока и даже позволившего втиснуться от ужаса в глубь столешницы и звучавшего приблизительно так (если можно облечь рваные образы и неясные ассоциации в железо слов) — Все — правда.
Но мыслей этих не было — они просто не успели появиться, потому что Док навалился всем весом своих пятидесяти килограмм на стол (вообще совсем немного, но сейчас… Более чем достаточно) и уперся обеими руками в мою грудь, левая его рука смела, не заметив обе мои руки боксера и тяжелоатлета, когда я попытался рефлекторно с омерзением отстраниться от него. Но даже это я не смог заметить — действие рук было машинально — я не узнал о нем, зато я увидел лицо Дока — оно парализовала меня на последующие девяносто семь секунд, когда он развернулся и стал уходить. Потому что некоторая двойственность, что еще оставалась (правда ранее едва заметная и основной намек на ее присутствие — многослойное выражение глаз Дока. Только в самом верхнем слою, четко виделось выражение, более глубокие слои не различались, но наличие этих слоев определенно было) окончательно исчезла — в его глазах сохранился только самый глубокий слой и теперь его можно было наконец-то осознать. Ненависть, но что ненависть в сравнении с такой тягой к разрушению. И только сейчас я понимаю, что за глазами, я не обращал внимания на его лицо. Сказать, что это было малоприятное зрелище нельзя — это предполагает некоторую кроху минимальной нейтральности в восприятии и все-таки какого-то приятия картины. Принять картину было нереально — и так тонкие черты лица дока заострились и стали хрупкими до ломкости, губы несколько бесформенные и плохо очерченные обернулись двумя тонкими линиями, разделяющими поочередно усы, зубы и бороду, нос со слабой горбинкой загнулся, так уважаемой гением Дали логарифмической спиралью, из которых по утверждению авторитета того же Гения состоит все на свете, но здесь он ошибался (или быть может, что определенно вернее — эта картина не принадлежала к этому свету) и логарифмическая спираль присутствовала только в контуре самого кончика носа, а все остальное состояло из переломленных прямых линий, глазницы запали и спрятались глубоко под брови и тень носа, да и сам цвет кожи внезапно стал безжизненно-пепельным.
— Ты слаб, напуган, расстроен. Я успокою тебя и все разъясню. Тебе понравиться. — Ни в голосе ни в выражении глаз у дока не было ни малейшей тени той доброты, что звучала в словах, строении его фразы, интонации (нежной, мягкой и сладкой до приторности), нет, в них был только адский садизм. Кем же мне нужно быть что бы мне понравилось то что можно готовить с таким выражением глаз? — Сейчас, тебе будет адски хорошо.
И его руки что лежали над раной разошлись, но они не скользнули по моей груди, нет — они остались на месте просто края раны разошлись и я увидел, как выглядит теперь моя грудная клетка изнутри. Зрелище малоприятное (теперь это слово подходит как ни как это моя грудная клетка): ребра, частично угадываемые через плевру, легкие — две штуки, вены и артерии — много, пищевод, желудок и всякие мелочи (наподобие лимфатических узлов), но сердце отсутствовало. На его месте расположилась четырех дюймовая от раздвоенного языка до кончика хвоста ящерица (по крайней мере, нечто похожее), она (ящерица) дремала, позволив внимательно изучать так выделяющийся на фоне черно-зеленой чешуи поблескивавшей от слизи раздувшийся, толстый изрядно набитый прозрачно-изжелта-белесый живот, сквозь который можно было пытаться рассмотреть остатки обеда и ужин ящерицы полностью.
— Его зовут Нэрдор, — сказал док, не смотря на ящерицу, при этих словах Нэрдор, да именно так звали ящерицу, более это была не она, а он открыл глаза и уставился на дока. — Это теперь твоя жизнь.
— Да здравствует великий Чу. Нэрдор — хороший.
— Заткнись и не мешай. Он демон. Но сейчас он занят тем, что гоняет твою кровь и вообще я сомневаюсь, что ты теперь будешь болеть.
— Нэрдор, только на минуту лег подремать. Нэрдор работал не покладая лапок, Нэрдор очень устал. Прости меня жалкого, Великий Чу. — Ящерица попыталась закрыть голову передними лапками и теперь тихонько ныла. — Я не виноват, тут много работы. Хочу домой, к маме.
— Нэрдор, с таким отношением к делу ты никогда не станешь настоящим демоном. И за такие слова ты заслуживаешь наказания.
— Не надо наказывать жалкого, слабого Нэрдора, великий Чу, я сделаю все так, как ты говоришь, великий Чу.
— Ты позор рода, жалкое отродье и только попытайся не справиться.
— Нет не надо. Нэрдор все сделает как надо! Зрелище бьющегося в истерике толстого и жирного живота было омерзительным.
Но мыслей этих не было — они просто не успели появиться, потому что Док навалился всем весом своих пятидесяти килограмм на стол (вообще совсем немного, но сейчас… Более чем достаточно) и уперся обеими руками в мою грудь, левая его рука смела, не заметив обе мои руки боксера и тяжелоатлета, когда я попытался рефлекторно с омерзением отстраниться от него. Но даже это я не смог заметить — действие рук было машинально — я не узнал о нем, зато я увидел лицо Дока — оно парализовала меня на последующие девяносто семь секунд, когда он развернулся и стал уходить. Потому что некоторая двойственность, что еще оставалась (правда ранее едва заметная и основной намек на ее присутствие — многослойное выражение глаз Дока. Только в самом верхнем слою, четко виделось выражение, более глубокие слои не различались, но наличие этих слоев определенно было) окончательно исчезла — в его глазах сохранился только самый глубокий слой и теперь его можно было наконец-то осознать. Ненависть, но что ненависть в сравнении с такой тягой к разрушению. И только сейчас я понимаю, что за глазами, я не обращал внимания на его лицо. Сказать, что это было малоприятное зрелище нельзя — это предполагает некоторую кроху минимальной нейтральности в восприятии и все-таки какого-то приятия картины. Принять картину было нереально — и так тонкие черты лица дока заострились и стали хрупкими до ломкости, губы несколько бесформенные и плохо очерченные обернулись двумя тонкими линиями, разделяющими поочередно усы, зубы и бороду, нос со слабой горбинкой загнулся, так уважаемой гением Дали логарифмической спиралью, из которых по утверждению авторитета того же Гения состоит все на свете, но здесь он ошибался (или быть может, что определенно вернее — эта картина не принадлежала к этому свету) и логарифмическая спираль присутствовала только в контуре самого кончика носа, а все остальное состояло из переломленных прямых линий, глазницы запали и спрятались глубоко под брови и тень носа, да и сам цвет кожи внезапно стал безжизненно-пепельным.
— Ты слаб, напуган, расстроен. Я успокою тебя и все разъясню. Тебе понравиться. — Ни в голосе ни в выражении глаз у дока не было ни малейшей тени той доброты, что звучала в словах, строении его фразы, интонации (нежной, мягкой и сладкой до приторности), нет, в них был только адский садизм. Кем же мне нужно быть что бы мне понравилось то что можно готовить с таким выражением глаз? — Сейчас, тебе будет адски хорошо.
И его руки что лежали над раной разошлись, но они не скользнули по моей груди, нет — они остались на месте просто края раны разошлись и я увидел, как выглядит теперь моя грудная клетка изнутри. Зрелище малоприятное (теперь это слово подходит как ни как это моя грудная клетка): ребра, частично угадываемые через плевру, легкие — две штуки, вены и артерии — много, пищевод, желудок и всякие мелочи (наподобие лимфатических узлов), но сердце отсутствовало. На его месте расположилась четырех дюймовая от раздвоенного языка до кончика хвоста ящерица (по крайней мере, нечто похожее), она (ящерица) дремала, позволив внимательно изучать так выделяющийся на фоне черно-зеленой чешуи поблескивавшей от слизи раздувшийся, толстый изрядно набитый прозрачно-изжелта-белесый живот, сквозь который можно было пытаться рассмотреть остатки обеда и ужин ящерицы полностью.
— Его зовут Нэрдор, — сказал док, не смотря на ящерицу, при этих словах Нэрдор, да именно так звали ящерицу, более это была не она, а он открыл глаза и уставился на дока. — Это теперь твоя жизнь.
— Да здравствует великий Чу. Нэрдор — хороший.
— Заткнись и не мешай. Он демон. Но сейчас он занят тем, что гоняет твою кровь и вообще я сомневаюсь, что ты теперь будешь болеть.
— Нэрдор, только на минуту лег подремать. Нэрдор работал не покладая лапок, Нэрдор очень устал. Прости меня жалкого, Великий Чу. — Ящерица попыталась закрыть голову передними лапками и теперь тихонько ныла. — Я не виноват, тут много работы. Хочу домой, к маме.
— Нэрдор, с таким отношением к делу ты никогда не станешь настоящим демоном. И за такие слова ты заслуживаешь наказания.
— Не надо наказывать жалкого, слабого Нэрдора, великий Чу, я сделаю все так, как ты говоришь, великий Чу.
— Ты позор рода, жалкое отродье и только попытайся не справиться.
— Нет не надо. Нэрдор все сделает как надо! Зрелище бьющегося в истерике толстого и жирного живота было омерзительным.
Страница
2 из 3
2 из 3
