Добавить в моё избранное
19 мин, 45 сек 11384
Предложения неизменно встречались одобрительным визгом. Охотник вбежал в дом с заднего двора, через минуту выскочил с сумкой и побежал в моем направлении. Его заметили и к моему ужасу толпа повалила за ним в мою сторону. Приблизившись, он закричал: «К бурану назад убегай». Когда мы садились на буран, толпа с ножами, дубинками и тесаками заходила с дороги в лес. Некоторые из них взревели как медведи, и группа резко замедлилась, продвигаясь осторожней. «Капкан хороший у меня всегда. — сказал человек, добавив что-то по-татарски, — А собак совсем убили, зарезали». Мы развернулись (что на секунду приблизило меня к преследователям на полметра и заставило вжать пальцы в поручни) и снова направились в лес.
Когда не стало слышно ничего, кроме мотора снегохода, можно было включить фары, но двадцать метров леса, выхватываемые фарами, не могли убедить, что мы движемся куда-то в безопасное место. Я вперился в светлое пятно, чтобы не встретиться взглядом с ликами идолов, смотревших из леса. Не помню, сколько и как мы ехали, похоже, я впадал в беспамятство. «Вот здесь не будут догонять» — татарин выехал на трассу, где мы остановили дальнобойщика, который взял меня без денег. Водитель хотел было расспрашивать меня, почему я без куртки и все остальное, но язык мой так заплетался, что ему как-то и так стало все ясно и неинтересно. «Замерз бы ты насмерть без этого мужика» — хотел бы я так же, как он, продолжать видеть в обыденном обыденное, и чтобы некоторые вещи касались меня только в качестве коротких забывающихся встреч с незнакомцами.
Меня подбросили только до города, мобильник и кошелек остались в куртке, брошенной на поляне, и я понятия не имел, как добраться до дома тетушки. Водитель отдал мне старую куртку, но ночной мороз уже вошел в полную силу, и куртка не спасает, когда вся остальная одежда не приспособлена закрыть морозу любую возможность добраться до твоей шкуры. В одну из калиток заходила женщина, и я хотел спросить ее, в какую сторону идти, но, когда открылся рот, из желудка вырвалась отрыжка от водки, и вместе с ней — непредставимая ругань в адрес той женщины. Вкус отрыжки перемешался с обжигающим стыдом — по сей день мне трудно поверить, что эти слова были произнесены моим ртом. Видимо, это она вызвала прибывший вскоре наряд милиции, который без лишних слов велел мне садиться в машину и повез в теплое гостеприимное отделение.
Утром я попросил у дежурного ручку и бумагу — все произошедшее должно было быть доведено до сведения властей. Когда я насколько мог обстоятельно описал дело, он стал читать мой отчет, время от времени поднимая глаза и переспрашивая о некоторых моментах, очевидно, чтобы, посмотрев в глаза, убедиться в моей искренности и бесхитростности. Когда я спросил, как оформить шапку документа, чтобы получилось официальное обращение в прокуратуру, он заявил, что они «с пацанами» (с другими милиционерами) должны разобраться с этими выродками, потому что потерпеть такое в своем городе они не могут. А если зарегистрировать заявление, то есть привлечь внимание начальства и прокуратуры, то законный ход дела никуда не приведет. Но все, что я написал, очень поможет делу. Также, чтобы не возникло ненужных проволочек, во время которых они будут заниматься сочинением объяснительных для руководства, а не делом, которое никто кроме них не решит, лучше все-таки, чтобы я подписал протокол о задержании за пьяное хулиганство. Несмотря на всю на мою приверженность формальной законности (она сохраняется и по сей день, об этом можете спросить всех, кто меня знает), я с согласился с обоими предложениями, так как точно осознавал, что решительные действия здесь должны быть предпочтены чему бы то ни было.
Когда все было решено, дежурный спросил, что теперь будет с моим рефератом, не провалю ли я какие-нибудь экзамены. (Такая чуткость и участие в людях, о которых существуют предрассудки как о грубых и бескультурных, всегда восхищали меня, так как у людей книжного знания встречаются заметно реже). Я заверил его, что это ерунда, что излишний перфекционизм и гордость вполне оставили меня, и что после всего произошедшего даже четверка за реферат меня никак не расстроит, но он предположил, что мне нужен отдых и, возможно, квалифицированная медицинская помощь, и оставил уговоры, только когда я пообещал неделю не ходить в школу, сказавшись больным.
Эта история, рассказанная по возвращении в Тюмень друзьям, очень их развлекла, и они вдоволь посмеялись над моими, как им казалось, попытками заполнить алкогольное забытье. Они продолжали потешаться надо мной, и, хотя такие шутки и приняты у друзей, подлинность постоянно напоминаемых деталей угнетала меня. К счастью, мы скоро закончили в школу, поступив в разные институты, и я смог совершенно забыть все произошедшее, и даже смог пить водку без того, чтобы меня бросало в образы из памяти.
Читатель, наверное, догадался, что заставляет меня сегодня писать об этом.
Когда не стало слышно ничего, кроме мотора снегохода, можно было включить фары, но двадцать метров леса, выхватываемые фарами, не могли убедить, что мы движемся куда-то в безопасное место. Я вперился в светлое пятно, чтобы не встретиться взглядом с ликами идолов, смотревших из леса. Не помню, сколько и как мы ехали, похоже, я впадал в беспамятство. «Вот здесь не будут догонять» — татарин выехал на трассу, где мы остановили дальнобойщика, который взял меня без денег. Водитель хотел было расспрашивать меня, почему я без куртки и все остальное, но язык мой так заплетался, что ему как-то и так стало все ясно и неинтересно. «Замерз бы ты насмерть без этого мужика» — хотел бы я так же, как он, продолжать видеть в обыденном обыденное, и чтобы некоторые вещи касались меня только в качестве коротких забывающихся встреч с незнакомцами.
Меня подбросили только до города, мобильник и кошелек остались в куртке, брошенной на поляне, и я понятия не имел, как добраться до дома тетушки. Водитель отдал мне старую куртку, но ночной мороз уже вошел в полную силу, и куртка не спасает, когда вся остальная одежда не приспособлена закрыть морозу любую возможность добраться до твоей шкуры. В одну из калиток заходила женщина, и я хотел спросить ее, в какую сторону идти, но, когда открылся рот, из желудка вырвалась отрыжка от водки, и вместе с ней — непредставимая ругань в адрес той женщины. Вкус отрыжки перемешался с обжигающим стыдом — по сей день мне трудно поверить, что эти слова были произнесены моим ртом. Видимо, это она вызвала прибывший вскоре наряд милиции, который без лишних слов велел мне садиться в машину и повез в теплое гостеприимное отделение.
Утром я попросил у дежурного ручку и бумагу — все произошедшее должно было быть доведено до сведения властей. Когда я насколько мог обстоятельно описал дело, он стал читать мой отчет, время от времени поднимая глаза и переспрашивая о некоторых моментах, очевидно, чтобы, посмотрев в глаза, убедиться в моей искренности и бесхитростности. Когда я спросил, как оформить шапку документа, чтобы получилось официальное обращение в прокуратуру, он заявил, что они «с пацанами» (с другими милиционерами) должны разобраться с этими выродками, потому что потерпеть такое в своем городе они не могут. А если зарегистрировать заявление, то есть привлечь внимание начальства и прокуратуры, то законный ход дела никуда не приведет. Но все, что я написал, очень поможет делу. Также, чтобы не возникло ненужных проволочек, во время которых они будут заниматься сочинением объяснительных для руководства, а не делом, которое никто кроме них не решит, лучше все-таки, чтобы я подписал протокол о задержании за пьяное хулиганство. Несмотря на всю на мою приверженность формальной законности (она сохраняется и по сей день, об этом можете спросить всех, кто меня знает), я с согласился с обоими предложениями, так как точно осознавал, что решительные действия здесь должны быть предпочтены чему бы то ни было.
Когда все было решено, дежурный спросил, что теперь будет с моим рефератом, не провалю ли я какие-нибудь экзамены. (Такая чуткость и участие в людях, о которых существуют предрассудки как о грубых и бескультурных, всегда восхищали меня, так как у людей книжного знания встречаются заметно реже). Я заверил его, что это ерунда, что излишний перфекционизм и гордость вполне оставили меня, и что после всего произошедшего даже четверка за реферат меня никак не расстроит, но он предположил, что мне нужен отдых и, возможно, квалифицированная медицинская помощь, и оставил уговоры, только когда я пообещал неделю не ходить в школу, сказавшись больным.
Эта история, рассказанная по возвращении в Тюмень друзьям, очень их развлекла, и они вдоволь посмеялись над моими, как им казалось, попытками заполнить алкогольное забытье. Они продолжали потешаться надо мной, и, хотя такие шутки и приняты у друзей, подлинность постоянно напоминаемых деталей угнетала меня. К счастью, мы скоро закончили в школу, поступив в разные институты, и я смог совершенно забыть все произошедшее, и даже смог пить водку без того, чтобы меня бросало в образы из памяти.
Читатель, наверное, догадался, что заставляет меня сегодня писать об этом.
Страница
5 из 6
5 из 6
