Добавить в моё избранное
8 мин, 25 сек 15563
Какая цыганка?
— Цыганка. Ты играл, а она сейчас пела. Где она?
— Ты че, больной? Какая цыганка? Не было никого… Ты че?
Страх, заплескавшийся в глазах гитариста, заставил Ланса разжать пальцы.
Это было как искать иголку в стоге сена. В ноздри набьется трухи и пыли; обколешь пальцы и до слез натрешь покрасневшие глаза; а потом эта клятая игла вонзится в ладонь и будет гореть под кожей адовым пламенем. Или окажется, что там, в стоге, ее никогда и не было, этой иглы. Ланс не был уверен, что цыганка просто не привиделась ему. Но игла — та, другая, вернувшаяся на прежнее место, ровнехонько в середину правого виска, теперь вела его за собой безошибочно, как стрелка компаса.
Цыган он обнаружил возле рынка. Стайка женщин — от сорока до пятнадцати — в грязных цветастых юбках, гомонили, перекликались и приставали к прохожим на предмет позолотить немытые смуглые ручки. Минут через десять Ланс определил предводительницу босоного воинства. Высокая, тощая, похожая на взъерошенную галку, женщина, выбирала среди прохожих подходящую жертву; а затем умело дирижировала своим оркестром — давая знак вступать то истеричной кликуше («Ай, золотой-яхонтовый, сглаз на тебе, ай!») то пухленькой веселушке («Ай, красавец, какой, все хорошо будет, дай погадаю, в денежку беду заверну!»).
Ланс направился прямо к высокой. Две ее помощницы — кликуша и веселушка, сейчас же запели дуэтом, трогая Ланса за одежду и стараясь ухватить за руки.
— Погадай, — велел он, стряхивая с себя ладони чернявых двойняшек, и сам крепко беря за локоть высокую. Та смутилась на секунду, отступила; но сейчас же опять заулыбалась:
— Ай, бриллиантовый, как не погадать; дай ручку свою, счастливую, талантливую…
Ланс требовательно заглянул ей в лицо:
— Нет, не ты. Та, которая только цыганам гадает. По-настоящему. Где?
Высокая сердито вырвала из его руки свой локоть:
— Ай, проходи, бриллиантовый. Что за руки хватаешь, а? Мы тебя не трогали, дорогой, счастливый, и ты нас не тронь…
Девчонка лет двенадцати, чумазая и тощая, поманила высокую, зашептала ей торопливо и жарко, косясь на Ланса.
— Нэ, нэ, — хмурясь, кивала высокая. Остальные цыганки притихли, опасливо отступив на несколько шагов от Ланса.
— Я отведу, — девочка дернула Ланса за рукав: — Пойдем!
Узкие улочки петляли, сплетаясь в лабиринт; эта часть города была Лансу незнакома. На несколько секунд будто опять почудилось что-то — из того сна? — уголок пыльной площади; плеск алых юбок, дробь кастаньет…
— Пришли, — сообщила девочка.
Качнулся темно-зеленый полог шатра. «Откуда?», — удивился Ланс, не успев разглядеть, откуда среди домов, переулков и пыльных двориков взялся шатер.
— Мами Калы, вот он спросил про тебя — и я привела; как ты сегодня велела, — голос девочки был тих и почтителен.
Он сначала не разглядел ничего в полумраке шатра; но голос — густой, глубокий и почему-то знакомый, заставил его вздрогнуть:
— Ну, что, Рув, пришел наконец?
— Да, Черная Старуха, пришел, — ответил он — и запнулся, пытаясь осознать, что только что сказал.
В глубине шатра хрипло засмеялись.
— Ты знаешь романы чиб, Рув?
— Нет! Нет, я не понимаю по-цыгански, — Ланс ухватил рукой полог шатра — ткань была толстой и шершавой на ощупь; покачнулся, чувствуя, что опять теряет равновесие — и самого себя — и опять начинает будто распадаться на части, как тогда, в подземном переходе. — Откуда я это знаю? Откуда?
— Дай я погадаю тебе, Рув-волк, — старуха шагнула к нему из глубины шатра — та самая, что недавно пела под аккомпанемент уличного музыканта. Поддержала за локоть, усадила на шкуру на полу. — Как хочешь — на огонь или воду? Или просто поглядеть тебе в глаза и сказать, что я там увижу? Да, тебе я погадаю так.
— Кто ты такая? Кто? — Ланс дернул головой, безуспешно пытаясь отвернуться — вырвать свой взгляд из цепких клещей старухиного взгляда. — Почему ты называешь меня так?
— Потому что ты Рув-волк. Забыл?
— Кто я?
— Вот, этот вопрос куда лучше прежнего. Ты не гаже, ты ром, Рув-волк. Ай, ты все забыл, Рув. Ты думаешь, цыган — это когда черные кудри, — корявый старухин палец тронул светлые волосы Ланса; — и глаза цвета углей? — палец коснулся правого века Ланса, скользнул к виску, погладил. Игла, изводившая его в последнее время, выскользнула и, наконец, оставила Ланса в покое. Он успокоено вздохнул — и удивился, как светло стало в шатре — и ясно видно склонившуюся к нему крючконосую старуху.
— Что ты увидела в моих глазах, Калы?
— А ты как думаешь, Рув? Дром, дроморо…
— Дорога?
— А говоришь, что не понимаешь по-цыгански. Слушай, я расскажу тебе, раз ты забыл, Рув. Про нас, цыган, говорят много разного. Горсть небылиц, щепотка правды.
— Цыганка. Ты играл, а она сейчас пела. Где она?
— Ты че, больной? Какая цыганка? Не было никого… Ты че?
Страх, заплескавшийся в глазах гитариста, заставил Ланса разжать пальцы.
Это было как искать иголку в стоге сена. В ноздри набьется трухи и пыли; обколешь пальцы и до слез натрешь покрасневшие глаза; а потом эта клятая игла вонзится в ладонь и будет гореть под кожей адовым пламенем. Или окажется, что там, в стоге, ее никогда и не было, этой иглы. Ланс не был уверен, что цыганка просто не привиделась ему. Но игла — та, другая, вернувшаяся на прежнее место, ровнехонько в середину правого виска, теперь вела его за собой безошибочно, как стрелка компаса.
Цыган он обнаружил возле рынка. Стайка женщин — от сорока до пятнадцати — в грязных цветастых юбках, гомонили, перекликались и приставали к прохожим на предмет позолотить немытые смуглые ручки. Минут через десять Ланс определил предводительницу босоного воинства. Высокая, тощая, похожая на взъерошенную галку, женщина, выбирала среди прохожих подходящую жертву; а затем умело дирижировала своим оркестром — давая знак вступать то истеричной кликуше («Ай, золотой-яхонтовый, сглаз на тебе, ай!») то пухленькой веселушке («Ай, красавец, какой, все хорошо будет, дай погадаю, в денежку беду заверну!»).
Ланс направился прямо к высокой. Две ее помощницы — кликуша и веселушка, сейчас же запели дуэтом, трогая Ланса за одежду и стараясь ухватить за руки.
— Погадай, — велел он, стряхивая с себя ладони чернявых двойняшек, и сам крепко беря за локоть высокую. Та смутилась на секунду, отступила; но сейчас же опять заулыбалась:
— Ай, бриллиантовый, как не погадать; дай ручку свою, счастливую, талантливую…
Ланс требовательно заглянул ей в лицо:
— Нет, не ты. Та, которая только цыганам гадает. По-настоящему. Где?
Высокая сердито вырвала из его руки свой локоть:
— Ай, проходи, бриллиантовый. Что за руки хватаешь, а? Мы тебя не трогали, дорогой, счастливый, и ты нас не тронь…
Девчонка лет двенадцати, чумазая и тощая, поманила высокую, зашептала ей торопливо и жарко, косясь на Ланса.
— Нэ, нэ, — хмурясь, кивала высокая. Остальные цыганки притихли, опасливо отступив на несколько шагов от Ланса.
— Я отведу, — девочка дернула Ланса за рукав: — Пойдем!
Узкие улочки петляли, сплетаясь в лабиринт; эта часть города была Лансу незнакома. На несколько секунд будто опять почудилось что-то — из того сна? — уголок пыльной площади; плеск алых юбок, дробь кастаньет…
— Пришли, — сообщила девочка.
Качнулся темно-зеленый полог шатра. «Откуда?», — удивился Ланс, не успев разглядеть, откуда среди домов, переулков и пыльных двориков взялся шатер.
— Мами Калы, вот он спросил про тебя — и я привела; как ты сегодня велела, — голос девочки был тих и почтителен.
Он сначала не разглядел ничего в полумраке шатра; но голос — густой, глубокий и почему-то знакомый, заставил его вздрогнуть:
— Ну, что, Рув, пришел наконец?
— Да, Черная Старуха, пришел, — ответил он — и запнулся, пытаясь осознать, что только что сказал.
В глубине шатра хрипло засмеялись.
— Ты знаешь романы чиб, Рув?
— Нет! Нет, я не понимаю по-цыгански, — Ланс ухватил рукой полог шатра — ткань была толстой и шершавой на ощупь; покачнулся, чувствуя, что опять теряет равновесие — и самого себя — и опять начинает будто распадаться на части, как тогда, в подземном переходе. — Откуда я это знаю? Откуда?
— Дай я погадаю тебе, Рув-волк, — старуха шагнула к нему из глубины шатра — та самая, что недавно пела под аккомпанемент уличного музыканта. Поддержала за локоть, усадила на шкуру на полу. — Как хочешь — на огонь или воду? Или просто поглядеть тебе в глаза и сказать, что я там увижу? Да, тебе я погадаю так.
— Кто ты такая? Кто? — Ланс дернул головой, безуспешно пытаясь отвернуться — вырвать свой взгляд из цепких клещей старухиного взгляда. — Почему ты называешь меня так?
— Потому что ты Рув-волк. Забыл?
— Кто я?
— Вот, этот вопрос куда лучше прежнего. Ты не гаже, ты ром, Рув-волк. Ай, ты все забыл, Рув. Ты думаешь, цыган — это когда черные кудри, — корявый старухин палец тронул светлые волосы Ланса; — и глаза цвета углей? — палец коснулся правого века Ланса, скользнул к виску, погладил. Игла, изводившая его в последнее время, выскользнула и, наконец, оставила Ланса в покое. Он успокоено вздохнул — и удивился, как светло стало в шатре — и ясно видно склонившуюся к нему крючконосую старуху.
— Что ты увидела в моих глазах, Калы?
— А ты как думаешь, Рув? Дром, дроморо…
— Дорога?
— А говоришь, что не понимаешь по-цыгански. Слушай, я расскажу тебе, раз ты забыл, Рув. Про нас, цыган, говорят много разного. Горсть небылиц, щепотка правды.
Страница
2 из 3
2 из 3
