Добавить в моё избранное
8 мин, 58 сек 13724
Господь Иисус на небесах взял жизнь Ричарда Гудвина, провел по ней стеклорезом, немного примерился, и — крлак! «… прежде, чем вы продолжите обучение в моем классе, мистер Гудвин». И Ричард Гудвин уверовал.
Когда старик Иеремия выпивал лишнего, и его рука бывала не так тверда, случалось, что по стеклу шла трещина, и ломалось оно далеко от линии надреза. Но жизнь Ричарда Гудвина раскололась точнехонько пополам. И края вышли такими острыми, что чуть дотронься, и из глубокого пореза потечет кровь. Много крови…
Ни один врач не скажет вам, что кокаин помогает при мигрени. Не скажет, потому что врачу ежемесячно надо выплачивать по кредиту за новый дом и отстегивать кругленькую сумму за обучение своей прыщавой дочки в хорошем колледже. У меня нет нового дома и, тем более, у меня нет дочери. Поэтому я говорю вам — кокаин помогает при мигрени.
Ричард навсегда запомнил, как в шесть лет мать привела его к окулисту. Конечно, в шесть лет он не мог сказать «Мама, у меня болит левая лобная часть головы». Он всегда говорил, что у него болит глаз, поэтому его и привели к глазному врачу. Кабинет показался Ричарду огромным, но там еще была дверь в стене. Доктор что-то капнул ему в глаза, потом завел за эту дверь в совершенно темную комнату и оставил одного:
— Посиди тут пару минут.
В комнату не пробивался ни единый луч света. Там было холодно и пахло лекарствами. Маленький Ричард продержался ровно полминуты, прежде чем описался от страха.
— Глазное дно в порядке. С возрастом, думаю, боли пройдут, — сказал врач, брезгливо глядя на мокрые следы, оставшиеся на клеенчатом стуле.
В тот момент маленький Ричард отчетливо понял, что когда он обоссался в темной комнате, мигрень победила окончательно. И боль останется с ним навсегда.
Отец Пол Дилан начал пить с полудня, и к четверти третьего, когда Ричард вошел в «Старый Сандсити», чтобы перекусить с дороги, преподобный уже изрядно набрался. Поэтому едва Ричард успел устроиться за столиком и сделать заказ, как старый священник уже сидел напротив него, брезгливо глядя в свой стакан. После долгой паузы преподобный поднял вверх указательный палец, словно предупреждая возможные возражения, и сказал:
— Сегодня они купят тыквы, нарежут в них дыр и зажгут огни. Они думают так отпугнуть гостей с той стороны. Вот я испрашиваю, — пожелтевшие глаза преподобного вперились в лицо Ричарда, — кого можно напугать дырявым овощем, купленным за десять долларов?
Бармен из-за стойки вопросительно кивнул Ричарду на священника, но он отрицательно качнул головой.
— Они думают, что живут в прекрасном светлом мире, а толпы мертвецов только и ждут, как бы ворваться сюда. Черта с два! — Священник залпом допил остатки виски. — Тьма здесь. Здесь, вокруг нас. И мы сидим в этой темноте, как зрители в городском кинотеатре. В нашем гребаном «Парамаунте». Мы сидим во тьме и смотрим на живые картинки на экране. Мы — те самые мертвецы, и сегодня ночью наш праздник. Ибо сказано: «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?». Ты ведь придешь сегодня на вечерний сеанс, маленький Дик?
Преподобный отец Пол Дилан захихикал, будто сказал какую-то очень удачную шутку. А Ричард почувствовал, как боль уверенно сжала левую часть головы, и тошнота подкатила к горлу. Он вскочил и бросился в уборную. Здесь, запершись в кабинке, прямо на бачке унитаза он раскатал две неровные дорожки, свернул первую попавшуюся купюру в трубочку и жадно втянул кокаин. Подождав, пока наркотик начнет действовать, Ричард разгладил банкноту. На него смотрело изображение Александра Гамильтона. Десять долларов — ровно столько стоил билет на вечерний сеанс в «Парамаунт».
Он забыл. Он убедил себя, что этого никогда не было. Ричард Гудвин запер эту коробку в чуланчике в левой части своей головы. Там, где жила боль…
Сколько мальчиков и девочек стали жертвами извращенцев на задних сиденьях городского кинотеатра? Дик не помнил их лиц, но зато он вспомнил их руки, которые трогали его. Он вспомнил, что они заставляли его делать там, в темноте «Парамаунта» («Ты ведь придешь сегодня на вечерний сеанс, маленький Дик?»). Городской шериф, директор школы, дантист, преподобный отец — любители живых картинок.
Только сейчас Ричард понял, что об этом знали все в городе. Знали всегда. Матери и отцы молча выдавали своим детям десятку на вечерний сеанс. Саймон Блюм был прав. Эти ребята из провинции приезжают в столицу, чтобы высирать там свое дерьмо. И одному богу известно, куда девается такая куча говна.
Должно быть, Ричард слишком давил на газ и превысил скорость. Да, черт возьми, он несся как угорелый, спеша убраться из родного жопасити. Шерифу пришлось включить сирену, чтобы «Шевроле» Ричарда съехал на обочину и остановился.
— Предъявите ваши водительские права и держите руки на руле.
В зеркальных очках шерифа Ричард видел свое искаженное бледное лицо.
Когда старик Иеремия выпивал лишнего, и его рука бывала не так тверда, случалось, что по стеклу шла трещина, и ломалось оно далеко от линии надреза. Но жизнь Ричарда Гудвина раскололась точнехонько пополам. И края вышли такими острыми, что чуть дотронься, и из глубокого пореза потечет кровь. Много крови…
Ни один врач не скажет вам, что кокаин помогает при мигрени. Не скажет, потому что врачу ежемесячно надо выплачивать по кредиту за новый дом и отстегивать кругленькую сумму за обучение своей прыщавой дочки в хорошем колледже. У меня нет нового дома и, тем более, у меня нет дочери. Поэтому я говорю вам — кокаин помогает при мигрени.
Ричард навсегда запомнил, как в шесть лет мать привела его к окулисту. Конечно, в шесть лет он не мог сказать «Мама, у меня болит левая лобная часть головы». Он всегда говорил, что у него болит глаз, поэтому его и привели к глазному врачу. Кабинет показался Ричарду огромным, но там еще была дверь в стене. Доктор что-то капнул ему в глаза, потом завел за эту дверь в совершенно темную комнату и оставил одного:
— Посиди тут пару минут.
В комнату не пробивался ни единый луч света. Там было холодно и пахло лекарствами. Маленький Ричард продержался ровно полминуты, прежде чем описался от страха.
— Глазное дно в порядке. С возрастом, думаю, боли пройдут, — сказал врач, брезгливо глядя на мокрые следы, оставшиеся на клеенчатом стуле.
В тот момент маленький Ричард отчетливо понял, что когда он обоссался в темной комнате, мигрень победила окончательно. И боль останется с ним навсегда.
Отец Пол Дилан начал пить с полудня, и к четверти третьего, когда Ричард вошел в «Старый Сандсити», чтобы перекусить с дороги, преподобный уже изрядно набрался. Поэтому едва Ричард успел устроиться за столиком и сделать заказ, как старый священник уже сидел напротив него, брезгливо глядя в свой стакан. После долгой паузы преподобный поднял вверх указательный палец, словно предупреждая возможные возражения, и сказал:
— Сегодня они купят тыквы, нарежут в них дыр и зажгут огни. Они думают так отпугнуть гостей с той стороны. Вот я испрашиваю, — пожелтевшие глаза преподобного вперились в лицо Ричарда, — кого можно напугать дырявым овощем, купленным за десять долларов?
Бармен из-за стойки вопросительно кивнул Ричарду на священника, но он отрицательно качнул головой.
— Они думают, что живут в прекрасном светлом мире, а толпы мертвецов только и ждут, как бы ворваться сюда. Черта с два! — Священник залпом допил остатки виски. — Тьма здесь. Здесь, вокруг нас. И мы сидим в этой темноте, как зрители в городском кинотеатре. В нашем гребаном «Парамаунте». Мы сидим во тьме и смотрим на живые картинки на экране. Мы — те самые мертвецы, и сегодня ночью наш праздник. Ибо сказано: «Если свет, который в тебе, тьма, то какова же тьма?». Ты ведь придешь сегодня на вечерний сеанс, маленький Дик?
Преподобный отец Пол Дилан захихикал, будто сказал какую-то очень удачную шутку. А Ричард почувствовал, как боль уверенно сжала левую часть головы, и тошнота подкатила к горлу. Он вскочил и бросился в уборную. Здесь, запершись в кабинке, прямо на бачке унитаза он раскатал две неровные дорожки, свернул первую попавшуюся купюру в трубочку и жадно втянул кокаин. Подождав, пока наркотик начнет действовать, Ричард разгладил банкноту. На него смотрело изображение Александра Гамильтона. Десять долларов — ровно столько стоил билет на вечерний сеанс в «Парамаунт».
Он забыл. Он убедил себя, что этого никогда не было. Ричард Гудвин запер эту коробку в чуланчике в левой части своей головы. Там, где жила боль…
Сколько мальчиков и девочек стали жертвами извращенцев на задних сиденьях городского кинотеатра? Дик не помнил их лиц, но зато он вспомнил их руки, которые трогали его. Он вспомнил, что они заставляли его делать там, в темноте «Парамаунта» («Ты ведь придешь сегодня на вечерний сеанс, маленький Дик?»). Городской шериф, директор школы, дантист, преподобный отец — любители живых картинок.
Только сейчас Ричард понял, что об этом знали все в городе. Знали всегда. Матери и отцы молча выдавали своим детям десятку на вечерний сеанс. Саймон Блюм был прав. Эти ребята из провинции приезжают в столицу, чтобы высирать там свое дерьмо. И одному богу известно, куда девается такая куча говна.
Должно быть, Ричард слишком давил на газ и превысил скорость. Да, черт возьми, он несся как угорелый, спеша убраться из родного жопасити. Шерифу пришлось включить сирену, чтобы «Шевроле» Ричарда съехал на обочину и остановился.
— Предъявите ваши водительские права и держите руки на руле.
В зеркальных очках шерифа Ричард видел свое искаженное бледное лицо.
Страница
2 из 3
2 из 3
