Добавить в моё избранное
8 мин, 6 сек 2156
А вы — какая больни-и-ица! — Фёдор Алексеевич чувствовал, что вот-вот сорвётся, но остановиться не мог.
Булгаков смотрел сочувственно.
— Не хотел вас обидеть. Лишь напомнил, что, если вы уедете из Сосновки, стационара не будет. Никогда, учитывая, что распределение упразднено, а по своей воле в глушь… сами понимаете. Да и хватка не та. Кто станет ночевать, кроме вас, на крыльце Облздравотдела, выбивая препараты для сельской клиники? Что же касается оперированной девочки, счёт шёл на минуты. До райцентра бы не довезли. Так что и внук ваш… увы. Другая невестка — другие внуки. — Булгаков цепко глянул в зрачки собеседнику.
Сомов понурился.
— Я вспоминаю сейчас десятки случаев, когда везти больного в райцентр значило бы убить. Среди них немало близких мне людей. Их тоже нет в исправленном варианте. Теперь понял, почему. Но из каких соображений вы отняли у меня одну из немногих радостей — рыбалку? Лишили… — Доктор мучительно искал слова, пытаясь описать неописуемое, и впервые жалел, что давно перестал читать что-то, помимо специальной литературы. — Представьте, один на один с рассветом. Словно в целом мире больше никого. Словно сам должен этот мир создать. Не умею сказать красиво, простите. Разве, живя в столице, я не могу остаться рыбаком?
— Можете, но не захотите. Другой ритм, другое окружение и мироощущение. Вы сам другой. В том варианте реальности, что вы нарисовали, единение с миром вы ощутите, отдавшись иным радостям. Что получали в этой жизни, сидя с удочкой, в другой подарит саксофон.
— Саксофон… — проворчал Сомов.
Сердце вдруг сжалось. Как мало слушал он саксофон при жизни. А ведь щемило в груди от его надрывного плача, непредсказуемых эскапад и необъяснимой тоски, какая ни с чего нападает иногда в октябрьские сумерки. Не хватало времени. А потом время кончилось. Просто оборвалось, когда открывал окно, чтобы глотнуть ускользающий кислород. Он так и не успел сделать многое из того, что планировал. Или не планировал, но что окликало из забытых наутро снов.
— Фёдор Алексеевич, — Булгаков тревожно кивнул на почти опустевшую колбу «капельницы».
Сомов вздрогнул.
— Позвольте исходный текст.
Получив книгу, он торопливо нацарапал что-то в финале повествования. В это мгновение послышалось короткое плим — упала последняя капля.
Мастер открыл переданный ему том. После завершающей точки кошмарным почерком старого врача два слова — продолжение следует. Они всплыли в памяти Сомова из тех лет, когда он почитывал «Роман-газету», означали — ещё не конец, впереди много важного, интересного, может статься, главное.
Брови Булгакова поползли вверх.
— Похоже, счастливый вы человек, Фёдор Алексеевич…
— Клиническая смерть около семи минут. Сейчас пациент в сознании. Пульс пятьдесят четыре слабого наполнения. Динамика положительная, — бубнил молоденький реаниматолог.
Медсестра фиксировала данные, кидая на юного эскулапа обожающие взгляды. Тот сконфузился и, отвернувшись, спросил неубедительным баском:
— Больной, вам что-нибудь нужно?
— Саксофон… — промямлил Сомов и улыбнулся.
Булгаков смотрел сочувственно.
— Не хотел вас обидеть. Лишь напомнил, что, если вы уедете из Сосновки, стационара не будет. Никогда, учитывая, что распределение упразднено, а по своей воле в глушь… сами понимаете. Да и хватка не та. Кто станет ночевать, кроме вас, на крыльце Облздравотдела, выбивая препараты для сельской клиники? Что же касается оперированной девочки, счёт шёл на минуты. До райцентра бы не довезли. Так что и внук ваш… увы. Другая невестка — другие внуки. — Булгаков цепко глянул в зрачки собеседнику.
Сомов понурился.
— Я вспоминаю сейчас десятки случаев, когда везти больного в райцентр значило бы убить. Среди них немало близких мне людей. Их тоже нет в исправленном варианте. Теперь понял, почему. Но из каких соображений вы отняли у меня одну из немногих радостей — рыбалку? Лишили… — Доктор мучительно искал слова, пытаясь описать неописуемое, и впервые жалел, что давно перестал читать что-то, помимо специальной литературы. — Представьте, один на один с рассветом. Словно в целом мире больше никого. Словно сам должен этот мир создать. Не умею сказать красиво, простите. Разве, живя в столице, я не могу остаться рыбаком?
— Можете, но не захотите. Другой ритм, другое окружение и мироощущение. Вы сам другой. В том варианте реальности, что вы нарисовали, единение с миром вы ощутите, отдавшись иным радостям. Что получали в этой жизни, сидя с удочкой, в другой подарит саксофон.
— Саксофон… — проворчал Сомов.
Сердце вдруг сжалось. Как мало слушал он саксофон при жизни. А ведь щемило в груди от его надрывного плача, непредсказуемых эскапад и необъяснимой тоски, какая ни с чего нападает иногда в октябрьские сумерки. Не хватало времени. А потом время кончилось. Просто оборвалось, когда открывал окно, чтобы глотнуть ускользающий кислород. Он так и не успел сделать многое из того, что планировал. Или не планировал, но что окликало из забытых наутро снов.
— Фёдор Алексеевич, — Булгаков тревожно кивнул на почти опустевшую колбу «капельницы».
Сомов вздрогнул.
— Позвольте исходный текст.
Получив книгу, он торопливо нацарапал что-то в финале повествования. В это мгновение послышалось короткое плим — упала последняя капля.
Мастер открыл переданный ему том. После завершающей точки кошмарным почерком старого врача два слова — продолжение следует. Они всплыли в памяти Сомова из тех лет, когда он почитывал «Роман-газету», означали — ещё не конец, впереди много важного, интересного, может статься, главное.
Брови Булгакова поползли вверх.
— Похоже, счастливый вы человек, Фёдор Алексеевич…
— Клиническая смерть около семи минут. Сейчас пациент в сознании. Пульс пятьдесят четыре слабого наполнения. Динамика положительная, — бубнил молоденький реаниматолог.
Медсестра фиксировала данные, кидая на юного эскулапа обожающие взгляды. Тот сконфузился и, отвернувшись, спросил неубедительным баском:
— Больной, вам что-нибудь нужно?
— Саксофон… — промямлил Сомов и улыбнулся.
Страница
3 из 3
3 из 3
