Лихоманка

— тут же откликнулся одноногий.

— Бронеавтомобили?! А я, стало быть, самое интересное пропустил? Чёртов тиф!

Георгий приподнялся на коечке, подложил под локоть подушку. По-свойски пожал руку подошедшему фельдшеру.

— Тиф, конечно, — кивнул тот. — Сыпняк. А ты чего хотел, братуха — лихорадку цуцугамуши на фронте подхватить? Шиш тебе, а не пульки к маузеру.

Пациенты заржали в голос. Один тощий, с морщинистым шрамом через всё лицо, завел пронзительным фальцетом:

— Милкой мне в подарок бурка и носки подарены. Мчит Юденич с Петербурга как наскипидаренный!

— Милка… — встрепенулся Георгий. — А девушка со мной ехала с самого Пскова, Лиза. Не знаете, что с ней?

— Как же, — потупился санитар. — Хорошая деваха, заботливая. За больными хорошо ходила. Слово ласковое скажет и помолчит, а меж словами будто душа прошла. Да, видать, бог не сберёг — заразилась. Так за три дня и сгорела. Схоронили мы твою Лизу. Бабульки, которые обмывали, говорили, беременная она вроде…

— В голову надо было стрелять! — в наступившей тишине вдруг убеждённо сказал Георгий.

— Да ты никак опять погнал, — засуетился фельдшер. — Против кого воевать собрался? Ну-ка, ложись!

— Знаю, о чём говорю, не брежу. Всё нормально, — Георгий потянул к себе куртку вместе с портупеей. — Пойду на волю, воздуха глотну.

Он поднялся, пошёл, пошатываясь, к дверям. На ходу надевал в рукава кожанку, прижимая к себе кобуру локтем.

Низко над горизонтом Орион хвастал драгоценным поясом. Кололи глаза ясные ноябрьские звёзды. И вернулись к душе забытые слова из Книги Пророков, сами собой обернулись ладони к небу, и язык произнёс: «За что Ты скрываешь Своё лицо и считаешь меня врагом? Станешь ли Ты пугать лист опавший? Пустишься ли за сухою соломинкой в погоню? Заковал Ты меня в колодки, по следам моих ног идёшь. И распадается человек, как гниль, как съеденная молью ткань»…

— Не-на-ви-жу-у-у-у-у-у-у!

На выстрелы сбежался народ, поднимали Георгия с колен, обнимали, успокаивали. Но тот всё мальчика какого-то искал, играть с ним рвался…