В этом сумрачном городе нет людей, лишь тени окружают меня… Не могу вспомнить, когда впервые я оказался здесь, но с тех пор я не могу выбраться. Здесь никогда не бывает солнца. День и ночь едва ли различимы. Всегда полутьма, нет луны и звёзд. Небеса в клубящихся недобрых тучах.
Добавить в моё избранное
9 мин, 7 сек 11278
Алхимик… Как странно, что я не нашёл ни малейших следов его присутствия. Только старючие деревянные ботинки и очень грязный и старый кафтан, валявшийся в углу. Но это и всё. Ни предметов быта, никакой посуды, ни одной страницы текста, написанного его рукою, ни одного портрета, ни одной гравюры. Как такое может быть? Я даже имени его не смог узнать.
И если я прав, то это могла быть и намеренная акция. По книгам в его шкафу я понял интуитивно, в каком направлении он работал, и, возможно, город был заклят им и оказался в пограничных сферах. Что случилось здесь с людьми? Судя по скелетам, ни один не умер легко. Я исследовал любопытные образцы: так терзать людей мог бы огромный волк или веревольф, быть может — медведь… Вероятно, две сотни призраков, бродящих здесь, это души людей этого проклятого города. Они всё давно забыли, им кажется, что они вечность здесь, и не могут ничего вспомнить, и уйти они тоже не могут… Впрочем, они не пытаются.
Я помню тот день, когда появился здесь. Я был пьян и шёл в ночи куда-то. Затем провал, и вот я озираюсь… и вижу эти тени, их тихий смех и шёпот… Затем блуждания, бесконечные и фатальные… Разум отказывался признавать достоверность ужасающего факта довольно долго. Целый год я просто бродил, будто сам хотел здесь оказаться. А затем побежал как полоумный… Я бежал строго по прямой и, по логике вещей, десять раз преодолел площадь всего города, поскольку направлялся по главной улице, проходившей через город напрямик, но раз за разом оказывался в периметре площади. Там памятник стоит. Это был основатель города Вильгельм Циккенбакель, умерший от перепоя в возрасте сорока трёх лет и оставивший выводок кретинов, своих образов и подобий. Он указывал шпагой куда-то, и я думал, что это какой-то символ, но направление оказалось обманным…
Иногда здесь идёт дождь, который, однако, не достигает земли… Просто ощущение дождя и тихий шум. В такие дни фантомы становятся беспокойными, будто все вдруг что-то вспоминают или чего-то боятся. Многие кричат истошно, заламывают руки, обнимаются, хватают друга, бьются в истериках, забиваются в углы… «Тархулас!», — слышу я вопли тут и там. Фантомы указывают куда-то пальцами и сбиваются в кучи, рыдая обречённо и безутешно… Тучи над городом становится гуще и приобретают кроваво-красный оттенок, а воздух всё тяжелеет. Там, на северо-востоке, в небе появляется огромная фигура с размытыми контурами. С каждым разом она всё ближе. Так художники изображают дьявола, но я не испытываю страха. Душа маленькой девочки, — она всё ещё помнила, что её зовут Эльза, — в один из таких дней оказалась возле меня. «Тархулас», — сказала она мне. «Все так боятся», — мягко сказал я. — «Но ты не бойся. Ведь я Иероним». Она доверчиво прижалась ко мне. Теперь я мог кого-то защищать…
В девочке оставалось ещё много человеческих эмоций, и я предположил, что ей страшно здесь… Как мог, я утешал её, и рассказывал сказки о чудесных странах, где светит солнце, а ночью видны звёзды. Она, кажется, что-то могла припомнить, и её милое лицо освещалось светом. Улыбка у неё была изумительная, и я называл её моей дочерью. Так было легче нам обоим…
Две недели назад Эльза исчезла, и я носился сутками как полоумный, заглядывая в каждый дом и прочёсывая все подворотни. Я не хотел предполагать худшего, я наедеялся, что, возможно, ей удалось спастись, покинуть этот тяжкий город… Тогда же ночью явился образ Хельги. Она почему-то облизнулась выразительно и почмокала губами. Ужас ледяной охватил меня, поскольку в этом миг, мне показалось, я услышал крик Эльзы, зовущей меня. Крик ужаса и боли…
«Что ты сделала?», — воскликнул я и бросился на Хельгу с кулаками, но угодил в шкаф, из которого посыпались пыльные книги и манускрипты…
Теперь я был совершенно один, и был вынужден признать, что так мне лучше и спокойней…
Давно уже возникла у меня идея опробовать один рецепт исключительной сложности, и если он сработает, образуется проход в мир солнечного света и детского смеха. Конечно, лишь на время, но все могут успеть спастись. Вильгельм Циккенбакель, стоящий на площади, шпагой своей откроет проход, уж и не знаю куда, но можно будет рискнуть, как я полагал… Заминка заключалась в том, что только ближайших измерений есть тридцать три. Какое-то из них — наше. Что представляют собою другие измерения, я стараюсь не думать…
Какие у меня шансы открыть нужное? Из тридцати трёх пространств только в нескольких светит солнце, но люди есть только в нашем. В остальных — тьма и ужас, иная гравитация, сущности непредставимо злые и бесконечно пытающиеся проникнуть в мир света и многообразья…
Сутки напролёт я рассматриваю мозаичную схему д-ра Бастера, заполучившего оригинал в одном из монастырей Тибета в 1749-м году. Примечания гласили, что пространства постоянно меняют координаты, а то, как пользоваться схемой для определения измерений в данный миг, так и осталось секретом… Что же оставалось?
