Добавить в моё избранное
5 мин, 22 сек 9401
Как бы там ни было, дело твое».
— Эльер!
«Не прикасайся ко мне».
— Эльер, если он что-то сболтнул…
«Он сболтнул, что я не мужчина. И он прав. Я не мужчина, я нолиме, не прикасайся ко мне!»
Безмолвие, запеченное в гнойном кляре. Рубец, полный давленых воплей и стонов. Что прикажешь подать на ужин, дитя скитаний, что желаешь, несравненная моя Виатрикс?
Варвары уходят на восток, и Виатрикс потеряна для меня окончательно. Чужеземцы снимаются с места, увлекая за собой потомство Агасфера, варвары покидают город, потопив в своих ордах Виатрикс, но Римлянин остается и Римлянин для меня не потерян.
Я флиртую с друзьями, которые курят опиумные сигары на пороге моего дома. Я жеманничаю, как портовая шлюха, с обладателем некрозной впадины посреди лба. Это — прорубь, ведущая в Тартар, магнетический зов для мортидо. Если я просуну руку в глубь взломанного черепа, она окунется в стигийские бездны. Римлянин воспринимает иначе: ужимки калек, бесплатный паноптикум уродов. Варвары не думают о плохом, ибо не чувствуют разницы между поступком и мыслью. А те из них, что нащупали путь к разделению, слывут записными развратниками.
— Чего тебе надо? Драки не будет, нолиме нам не велено трогать.
«Ты полагаешь, я не смогу прикоснуться к тебе?»
— Пф! Кишка тонка, зря, что ли, татуировку нацепил? Трус, мимоза, тряпка. И уж конечно, не мужчина.
«Поверь, мне будет столь же неприятно, сколь и тебе. Слабое утешение, но все-таки».
Струны не выдерживают натиска, смычок-скальпель напорист и свежеотточен.
«Ты не учел сущей малости, Римлянин. Тот факт, что ко мне прикасаться нельзя, вовсе не ограничивает мое собственное право на прикосновения».
Смрад паленой юфти виснет на низких проводах; кривыми скачками мчится издали колючий визг, налетает, сшибает с ног. Меня тошнит родовыми муками, умилением подменной матери и гордостью подложного отца, отроческими играми, ноющими мускулами, лидерством и грубой энергией. Меня тошнит длинными каштановыми волосами Виатрикс, и слитно с последним спазмом толпа накрывает нас: труп в обгорелых укусах и мальчика, перепачканного метафизическими соками.
Сорванное, мутно знакомое сопрано молит о пощаде, они не слышат, продолжая крушить предмет, погребенный в яростном мельтешении рук и ног, они не слышат и я рад этому, ибо теперь, под ударами, обретаю свободу от всяких связей и обязательств.
«Мне снилась девушка с черничным ртом».
— Без сомнения, организм требует черники… или девушек!
«А если бы приснилось, что меня избивают до смерти, — тоже «организм требует»? Но впрочем… наверно, так и есть».
— Эльер!
«Не прикасайся ко мне».
— Эльер, если он что-то сболтнул…
«Он сболтнул, что я не мужчина. И он прав. Я не мужчина, я нолиме, не прикасайся ко мне!»
Безмолвие, запеченное в гнойном кляре. Рубец, полный давленых воплей и стонов. Что прикажешь подать на ужин, дитя скитаний, что желаешь, несравненная моя Виатрикс?
Варвары уходят на восток, и Виатрикс потеряна для меня окончательно. Чужеземцы снимаются с места, увлекая за собой потомство Агасфера, варвары покидают город, потопив в своих ордах Виатрикс, но Римлянин остается и Римлянин для меня не потерян.
Я флиртую с друзьями, которые курят опиумные сигары на пороге моего дома. Я жеманничаю, как портовая шлюха, с обладателем некрозной впадины посреди лба. Это — прорубь, ведущая в Тартар, магнетический зов для мортидо. Если я просуну руку в глубь взломанного черепа, она окунется в стигийские бездны. Римлянин воспринимает иначе: ужимки калек, бесплатный паноптикум уродов. Варвары не думают о плохом, ибо не чувствуют разницы между поступком и мыслью. А те из них, что нащупали путь к разделению, слывут записными развратниками.
— Чего тебе надо? Драки не будет, нолиме нам не велено трогать.
«Ты полагаешь, я не смогу прикоснуться к тебе?»
— Пф! Кишка тонка, зря, что ли, татуировку нацепил? Трус, мимоза, тряпка. И уж конечно, не мужчина.
«Поверь, мне будет столь же неприятно, сколь и тебе. Слабое утешение, но все-таки».
Струны не выдерживают натиска, смычок-скальпель напорист и свежеотточен.
«Ты не учел сущей малости, Римлянин. Тот факт, что ко мне прикасаться нельзя, вовсе не ограничивает мое собственное право на прикосновения».
Смрад паленой юфти виснет на низких проводах; кривыми скачками мчится издали колючий визг, налетает, сшибает с ног. Меня тошнит родовыми муками, умилением подменной матери и гордостью подложного отца, отроческими играми, ноющими мускулами, лидерством и грубой энергией. Меня тошнит длинными каштановыми волосами Виатрикс, и слитно с последним спазмом толпа накрывает нас: труп в обгорелых укусах и мальчика, перепачканного метафизическими соками.
Сорванное, мутно знакомое сопрано молит о пощаде, они не слышат, продолжая крушить предмет, погребенный в яростном мельтешении рук и ног, они не слышат и я рад этому, ибо теперь, под ударами, обретаю свободу от всяких связей и обязательств.
«Мне снилась девушка с черничным ртом».
— Без сомнения, организм требует черники… или девушек!
«А если бы приснилось, что меня избивают до смерти, — тоже «организм требует»? Но впрочем… наверно, так и есть».
Страница
2 из 2
2 из 2
