Сухая мертвая земля была покрыта толстым слоем пепла, тихо шелестевшего под окованными железом подошвами сапог. Каждый шаг поднимал в воздух серо-черное облако останков сгоревшего прошлого…
Добавить в моё избранное
5 мин, 46 сек 13432
Застывшие во времени чужие страдания.
Изуродованные страхом лица, смотрящие на тебя из праха, шуршащего под ногами.
Одинокая черная фигура на холме, резко очерченная на фоне серого неба…
Закрываешь глаза, и наваждение исчезает.
Даже здесь, в пограничной зоне Элертанны — вдалеке от Забытых Земель — небо все еще не может избавиться от своих стальных оков.
Я опустился на одно колено, придерживая висящие у левого бока ножны, и провел рукой по выщербленному лицу земли, сгребая в ладонь его истлевший покров.
Это было чьим-то прошлым.
Это станет чьим-то будущим.
Тех, кто всю жизнь проводит в сумерках западных лесов, или тех, чьи крылья возносят своих хозяев в небеса над южными скалами… Чьим угодно, но только не нашим.
Я поднял руку и посмотрел на то, что когда-то было человеком… или травой — смерть уравнивает с окружающим миром, хотим мы этого или нет.
Все, что у меня осталось, все, что было и будет — лишь горсть пепла на холодной коже рукавицы. Сожми ладонь, и твоя жизнь превратится в пыль, осыпающуюся сквозь пальцы в забвение.
— Помнишь? — тихий голос Омерны, как стрела стекло, разбил окружающий это место купол тишины.
Еще бы…
Воспоминания рождаются, чтобы опасть в конце сухими лепестками роз… Раньше я верил в эту сказку.
Голоса.
Протяжные стоны раненых, резкие выкрики центурионов манипулы…
Звуки шелестят в выстуженном осеннем воздухе, несомые острым колючим ветром.
Большинство домов в деревне уже догорели дотла; над пепелищем собираются вороны, кружащие в небе меж дымовых столбов.
Все оставшиеся в живых жители собраны на свободном пространстве у подножия невысокого холма. Вдоль дороги, ведущей к поселению, уже стоят сколоченные на скорую руку кресты.
Один из деканов подает команду, и казнь начинается.
Невидимое солнце клонится к горизонту. Тяжелые черные тучи, кажется, готовы разродиться сильнейшим ливнем в любую минуту.
Тех, кого не приколотили к крестам, выстроили цепочкой перед стоящим на склоне холма офицером с кристой старшего центуриона — на коленях, и с легионером у каждого за спиной.
Командир отряда слегка наклоняет голову — сквозь прорези шлема видны его почти что черные прищуренные глаза.
Стоящий рядом с ним контубернал выкидывает вверх руку — и солдаты резким движением освобождают клинки от объятий висящих у пояса ножен.
Команда.
Выкрик.
Пленный валится в пыль, хрипя и держась руками за рассеченное горло.
Команда.
Выкрик.
Все повторяется заново.
Снова.
И снова.
И снова…
К наступлению темноты в поселении не осталось ни одного живого дикого.
Кресты, предварительно обложенные хворостом, яркими факелами освещали почерневшее пепелище и дорогу, ведущую к Серой Пустыне.
Вокруг холма, насаженные на колья, были выставлены головы всех самок деревни. Центурион был сильно раздосадован этим фактом — голов еле-еле хватило для образования более-менее плотного круга.
Покидая селение, легионеры перетащили все неиспользованные тела на вершину холма; обезглавленные трупы детенышей сложили отдельной кучей.
Этой ночью черной стае обеспечен грандиозный пир.
Солдаты уходят, взбивая сапогами клубы пыли. Эта деревня — не последняя. Сколько их еще будет — мелких гноящихся язвочек, разбросанных по западной части Элертанны…
Рутинная работа навевает тоску.
А нормальной битвы у отряда не было уже больше недели.
Центурион оглядывается в последний раз, проверяя, все ли сделано так, как следует.
Четвертый Легион не допускает мелких просчетов.
Манипула идет.
И за ней летит одинокая черная птица.
На самом деле, имена не имеют никакого значения.
На самом деле, ничего не значат и лица, скрывающиеся за этими именами.
Этот мир лишен смысла.
Да и что вы хотите от реальности, сотворенной безумцем?
Я родился и вырос в похожем месте — в военном пригарнизонном поселении близ границ с западными лесами. С самого детства война была рядом со мной.
Всегда.
Во всем.
В десять лет отец впервые привел меня посмотреть на казнь плененного лесного отряда.
Двадцать человек.
И все они через минуту лежали на земле с перерезанными глотками.
Меня тогда вырвало прямо на новые сапоги, за что отец отвесил мне пребольный подзатыльник.
Впрочем, на сапоги ему было глубоко наплевать.
Своего первого я обезглавил уже в четырнадцать.
Просто взял и отрезал ему голову тяжелым отцовским кинжалом.
И даже не побледнел.
Отец тогда, пожалуй, в первый раз взглянул на меня с уважением.
После седьмого я просто вошел во вкус.
Изуродованные страхом лица, смотрящие на тебя из праха, шуршащего под ногами.
Одинокая черная фигура на холме, резко очерченная на фоне серого неба…
Закрываешь глаза, и наваждение исчезает.
Даже здесь, в пограничной зоне Элертанны — вдалеке от Забытых Земель — небо все еще не может избавиться от своих стальных оков.
Я опустился на одно колено, придерживая висящие у левого бока ножны, и провел рукой по выщербленному лицу земли, сгребая в ладонь его истлевший покров.
Это было чьим-то прошлым.
Это станет чьим-то будущим.
Тех, кто всю жизнь проводит в сумерках западных лесов, или тех, чьи крылья возносят своих хозяев в небеса над южными скалами… Чьим угодно, но только не нашим.
Я поднял руку и посмотрел на то, что когда-то было человеком… или травой — смерть уравнивает с окружающим миром, хотим мы этого или нет.
Все, что у меня осталось, все, что было и будет — лишь горсть пепла на холодной коже рукавицы. Сожми ладонь, и твоя жизнь превратится в пыль, осыпающуюся сквозь пальцы в забвение.
— Помнишь? — тихий голос Омерны, как стрела стекло, разбил окружающий это место купол тишины.
Еще бы…
Воспоминания рождаются, чтобы опасть в конце сухими лепестками роз… Раньше я верил в эту сказку.
Голоса.
Протяжные стоны раненых, резкие выкрики центурионов манипулы…
Звуки шелестят в выстуженном осеннем воздухе, несомые острым колючим ветром.
Большинство домов в деревне уже догорели дотла; над пепелищем собираются вороны, кружащие в небе меж дымовых столбов.
Все оставшиеся в живых жители собраны на свободном пространстве у подножия невысокого холма. Вдоль дороги, ведущей к поселению, уже стоят сколоченные на скорую руку кресты.
Один из деканов подает команду, и казнь начинается.
Невидимое солнце клонится к горизонту. Тяжелые черные тучи, кажется, готовы разродиться сильнейшим ливнем в любую минуту.
Тех, кого не приколотили к крестам, выстроили цепочкой перед стоящим на склоне холма офицером с кристой старшего центуриона — на коленях, и с легионером у каждого за спиной.
Командир отряда слегка наклоняет голову — сквозь прорези шлема видны его почти что черные прищуренные глаза.
Стоящий рядом с ним контубернал выкидывает вверх руку — и солдаты резким движением освобождают клинки от объятий висящих у пояса ножен.
Команда.
Выкрик.
Пленный валится в пыль, хрипя и держась руками за рассеченное горло.
Команда.
Выкрик.
Все повторяется заново.
Снова.
И снова.
И снова…
К наступлению темноты в поселении не осталось ни одного живого дикого.
Кресты, предварительно обложенные хворостом, яркими факелами освещали почерневшее пепелище и дорогу, ведущую к Серой Пустыне.
Вокруг холма, насаженные на колья, были выставлены головы всех самок деревни. Центурион был сильно раздосадован этим фактом — голов еле-еле хватило для образования более-менее плотного круга.
Покидая селение, легионеры перетащили все неиспользованные тела на вершину холма; обезглавленные трупы детенышей сложили отдельной кучей.
Этой ночью черной стае обеспечен грандиозный пир.
Солдаты уходят, взбивая сапогами клубы пыли. Эта деревня — не последняя. Сколько их еще будет — мелких гноящихся язвочек, разбросанных по западной части Элертанны…
Рутинная работа навевает тоску.
А нормальной битвы у отряда не было уже больше недели.
Центурион оглядывается в последний раз, проверяя, все ли сделано так, как следует.
Четвертый Легион не допускает мелких просчетов.
Манипула идет.
И за ней летит одинокая черная птица.
На самом деле, имена не имеют никакого значения.
На самом деле, ничего не значат и лица, скрывающиеся за этими именами.
Этот мир лишен смысла.
Да и что вы хотите от реальности, сотворенной безумцем?
Я родился и вырос в похожем месте — в военном пригарнизонном поселении близ границ с западными лесами. С самого детства война была рядом со мной.
Всегда.
Во всем.
В десять лет отец впервые привел меня посмотреть на казнь плененного лесного отряда.
Двадцать человек.
И все они через минуту лежали на земле с перерезанными глотками.
Меня тогда вырвало прямо на новые сапоги, за что отец отвесил мне пребольный подзатыльник.
Впрочем, на сапоги ему было глубоко наплевать.
Своего первого я обезглавил уже в четырнадцать.
Просто взял и отрезал ему голову тяжелым отцовским кинжалом.
И даже не побледнел.
Отец тогда, пожалуй, в первый раз взглянул на меня с уважением.
После седьмого я просто вошел во вкус.
Страница
1 из 2
1 из 2
