Писатель

Ведь он теперь не мог остановиться! Да и стоило ему лишь замедлить шаг, как тотчас же грозил напасть на него маниакально-депрессивный психоз… (А то и что похлеще, о чем Ремезов и упоминать боялся).

Теперь, чуть ли не ежеминутно, Аристарх Рафаэлович должен был вкачивать в себя все новую и новую информацию; пропускать ее через себя (трансформировав, быть может, в какой-то мере через собственное литературное творчество); часами он просиживал за компьютером, книгами, журналами; белыми — становившимися вскоре исписанными — листами бумаги; рылся в энциклопедиях, разгадывал кроссворды, решал шахматные задачи… Его мозг должен был работать на максимальных скоростях; иначе, чуть замедлялся ход, — и наступала апатия к жизни, хандрическое нежелание вообще жить, откуда-то выползавшие страхи, незаметно заполнявшая его затуманенное сознание неуверенность, ну и все то остальное, — отрицательно-нежелательное, — от которого Ремезов мог избавиться только одним — разогнав свой мозг на предельные обороты, заставив его (себя) все время запоминать, думать, анализировать…

Вскоре Аристарху Рафаэловичу стало скучно жить. Те нечастые окружающие, успевавшие в специально отведенное для этого время пообщаться с Ремезом по телефону, или — что уже случалось весьма редко, и поистине считалось для них большой удачей — переговорить в живую — казались Аристарху Рафаэловичу необычайно глупыми, а то и просто: дураками, да занудами. Телевизор он не смотрел (ничего умного оттуда не слышал), радио отключил (трудно подстроиться под интеллектуальные передачи), телефон включал всего раз в день на час… И в один прекрасный момент — который, учитывая то состояние, в котором Ремезов теперь находился, наступил достаточно внезапно — Аристарх Рафаэлович почувствовал, что сходит с ума…

Длинная кавалькада — медленно, с какой-то особой осторожностью — движущихся легковых машин да автобусов, подождав пока традиционно заспанный и полупьяный сторож, откроет шлагбаум, въехала на территорию кладбища.

Люди разного возраста, среди которых (как это всегда угадывалось, быть может, даже и не по лицам, а по какому-то особому чутью) были родственники, просто знакомые, как, впрочем, и не лично знакомые, а лишь по ставшему близким — творчеству, (бродили какие-то дети, понуро курили хмурые мужчины, обречено озирались заплаканные женщины), постояв необходимое время возле свежей могилы, и, дождавшись пока сначала опустят, а потом и забросают землей, гроб, перешептываясь и вспоминая (может быть, как принято — только с хорошей стороны) покойника, стали постепенно разбредаться, большинство, о чем-то сожалея, и уж точно вряд ли кто, понимая, — почему тот так рано ушел из жизни (… убийство… да нет, — сам… револьвер нашли зажатым в руке… как аристократ… в висок… ).

А через год, кто-то зашедший на кладбище (по вынужденной необходимости, ведь мало кто заходит туда случайно), мог прочитать на небольшом гранитном монументе: Аристарх Рафаэлович Ремезов, писатель…