Кто я? Что я? Кем был? Для чего жил?
Добавить в моё избранное
6 мин, 39 сек 11947
Эти вопросы начинаешь задавать себе здесь с самого момента прибытия. Да, именно прибытия, потому что это — конечная станция. Даже не запасной путь, а тупик. Всё, поезд дальше не идёт, освободите вагоны. И тут — в Сварге, в Вирае, в Валгалле, как кому нравится — не соврёшь. А кому, собственно врать? Себе? Зачем? Суд собственной Совести самый беспристрастный и, одновременно, самый безжалостный из судов!
Сколько я здесь? День? Месяц? Год? Столетие? Здесь нет Времени. Здесь нет друзей, нет семей. Ничего, только одиночество… И только вопросы, вопросы, вопросы… К самому себе…
Что там, в Мире Живых? Помнят ли меня? Отец когда-то говорил: «Смерть приходит не от болезней или несчастных случаев — смерть приходит с забвением». Не хотелось бы мне такой участи. Правда, разная память остаётся после тебя. Ой, какая разная!
Я всё больше прихожу к мнению, что не всё было гладко в моей Жизни. Где-то что-то пошло не так. Но когда?
Семья… Хорошие, интеллигентные люди… Они окружали меня заботой и любовью, учили и воспитывали. Прививали чувство прекрасного, доброту к людям, ответственность…
Казалось бы, что ещё нужно ребёнку, чтобы вырасти трудолюбивым гражданином, хорошим семьянином? Может, так оно и случилось бы, но… Мой привычный, сбалансированный мир в одночасье рухнул: мне, ещё не отошедшему от стресса первокласснику, сообщили, что родители разводятся, и жить я буду теперь без отца и без деда — ну, может, иногда погуляешь часок-другой — то есть людей, без которых я просто не представлял своё существование. Я не плакал тогда — я вообще редко плакал даже ребёнком — по крайней мере, никто этого не видел, но это событие надломило меня. Конечно, через пару-тройку месяцев мой дед, поправ все нормы «приличия», пришел знакомиться с новым мужем моей матери и, так сказать, заявил права на меня. Благодаря ему, я стал достаточно регулярно видеться с отцом, познакомился и подружился с новой женой отца, но «трещина» в душе так и не заросла окончательно. Я всё равно чувствовал себя обделённым, обманутым. А потом у меня родились братья, Паша и Вова, и обе мои мамаши, и оба мои папаши, и даже дед — единственный человек на свете безоглядно и безоговорочно любивший меня — отвлеклись на малышей, ещё больше усугубив моё одиночество. Став старше, я понял и простил их, но тогда для меня, десятилетнего, это был очередной удар. Конечно, я любил обоих своих братишек. Конечно, мои близкие любили меня. Но мне, как они говорили «уже взрослому», уделялось всё меньше внимания, предоставлялось всё больше свободы. А я не хотел быть «взрослым», я не хотел быть «свободным»!
Вот, может, тогда и началось моё — нет, не падение — скорее, скольжение по наклонной.
В один прекрасный момент я, тогда уже тринадцатилетний, ощутил, что ещё чуть-чуть и «точка невозврата» будет пройдена (видимо, сработала дворянская наследственность от отцовских предков), и я переехал жить к отцу. Благо, я очень хорошо ладил с «мамой Леной» или, как потом стал её называть, «Михалной» и братом Вовкой. Ну, а об отце и говорить нечего — он всегда был для меня примером и непререкаемым авторитетом. Именно благодаря им, отцу и Михалне, я худо-бедно учился в школе, закончил несколько полезных курсов, но юношеская дурь всё-таки взяла своё и я, скрываясь от дисциплины и совершенно справедливых требований, укатил к маме и «Петровичу». Вот там-то у меня тормоза и сорвались. Среднюю школу я так и не закончил, соответственно, о продолжении обучения речь уже не шла. Работать мне, как, впрочем, и большинству моих сверстников, абсолютно не хотелось, да, собственно, никто и не настаивал. С отцом встречаться стал всё реже — стыдно было, а немой укор в глазах деда я попросту игнорировал, о чём потом (да и сейчас, здесь!) жутко жалел. А лет этак в восемнадцать я стал завсегдатаем Майдана…
Поначалу это были безобидные тусовки со сверстниками. Разговоры о музыке, о футболе, о других интересных вещах. Пьянство, а тем более наркотики, не поощрялось. Но друзья взрослели, обзаводились семьями, работой и уходили, а я оставался. Ни работы, ни семьи. Потом приходили новые люди, и я, старейшина Майдана, ставал для них неформальным лидером. Снова и снова вокруг меня менялись люди. Снова и снова я видел, как они, ставая на крыло, разлетались. Только я никуда не девался. Я стал своего рода легендой! Да что толку в такой «легендарности»? Я по-прежнему был одинок, одинок в толпе. Стал всё чаще заглядывать в бутылку, стал всё чаще ночевать где попало. Стал всё реже видеться с отцом и дедом, с братьями. А потом умер мой любимый дед…
Это был третий, почти смертельный удар! Мне было тогда всего (или целых?) двадцать три года, а у меня ничего за душой. Тогда я попытался остепениться. Стал меньше пить, постарался наладить отношения с отцом, познакомив его со своей майдановской компанией, начал искать работу. Но, увы, надолго меня не хватило. Не зря, наверное, семейная легенда гласит, что в роду моей матери были цыгане.
Сколько я здесь? День? Месяц? Год? Столетие? Здесь нет Времени. Здесь нет друзей, нет семей. Ничего, только одиночество… И только вопросы, вопросы, вопросы… К самому себе…
Что там, в Мире Живых? Помнят ли меня? Отец когда-то говорил: «Смерть приходит не от болезней или несчастных случаев — смерть приходит с забвением». Не хотелось бы мне такой участи. Правда, разная память остаётся после тебя. Ой, какая разная!
Я всё больше прихожу к мнению, что не всё было гладко в моей Жизни. Где-то что-то пошло не так. Но когда?
Семья… Хорошие, интеллигентные люди… Они окружали меня заботой и любовью, учили и воспитывали. Прививали чувство прекрасного, доброту к людям, ответственность…
Казалось бы, что ещё нужно ребёнку, чтобы вырасти трудолюбивым гражданином, хорошим семьянином? Может, так оно и случилось бы, но… Мой привычный, сбалансированный мир в одночасье рухнул: мне, ещё не отошедшему от стресса первокласснику, сообщили, что родители разводятся, и жить я буду теперь без отца и без деда — ну, может, иногда погуляешь часок-другой — то есть людей, без которых я просто не представлял своё существование. Я не плакал тогда — я вообще редко плакал даже ребёнком — по крайней мере, никто этого не видел, но это событие надломило меня. Конечно, через пару-тройку месяцев мой дед, поправ все нормы «приличия», пришел знакомиться с новым мужем моей матери и, так сказать, заявил права на меня. Благодаря ему, я стал достаточно регулярно видеться с отцом, познакомился и подружился с новой женой отца, но «трещина» в душе так и не заросла окончательно. Я всё равно чувствовал себя обделённым, обманутым. А потом у меня родились братья, Паша и Вова, и обе мои мамаши, и оба мои папаши, и даже дед — единственный человек на свете безоглядно и безоговорочно любивший меня — отвлеклись на малышей, ещё больше усугубив моё одиночество. Став старше, я понял и простил их, но тогда для меня, десятилетнего, это был очередной удар. Конечно, я любил обоих своих братишек. Конечно, мои близкие любили меня. Но мне, как они говорили «уже взрослому», уделялось всё меньше внимания, предоставлялось всё больше свободы. А я не хотел быть «взрослым», я не хотел быть «свободным»!
Вот, может, тогда и началось моё — нет, не падение — скорее, скольжение по наклонной.
В один прекрасный момент я, тогда уже тринадцатилетний, ощутил, что ещё чуть-чуть и «точка невозврата» будет пройдена (видимо, сработала дворянская наследственность от отцовских предков), и я переехал жить к отцу. Благо, я очень хорошо ладил с «мамой Леной» или, как потом стал её называть, «Михалной» и братом Вовкой. Ну, а об отце и говорить нечего — он всегда был для меня примером и непререкаемым авторитетом. Именно благодаря им, отцу и Михалне, я худо-бедно учился в школе, закончил несколько полезных курсов, но юношеская дурь всё-таки взяла своё и я, скрываясь от дисциплины и совершенно справедливых требований, укатил к маме и «Петровичу». Вот там-то у меня тормоза и сорвались. Среднюю школу я так и не закончил, соответственно, о продолжении обучения речь уже не шла. Работать мне, как, впрочем, и большинству моих сверстников, абсолютно не хотелось, да, собственно, никто и не настаивал. С отцом встречаться стал всё реже — стыдно было, а немой укор в глазах деда я попросту игнорировал, о чём потом (да и сейчас, здесь!) жутко жалел. А лет этак в восемнадцать я стал завсегдатаем Майдана…
Поначалу это были безобидные тусовки со сверстниками. Разговоры о музыке, о футболе, о других интересных вещах. Пьянство, а тем более наркотики, не поощрялось. Но друзья взрослели, обзаводились семьями, работой и уходили, а я оставался. Ни работы, ни семьи. Потом приходили новые люди, и я, старейшина Майдана, ставал для них неформальным лидером. Снова и снова вокруг меня менялись люди. Снова и снова я видел, как они, ставая на крыло, разлетались. Только я никуда не девался. Я стал своего рода легендой! Да что толку в такой «легендарности»? Я по-прежнему был одинок, одинок в толпе. Стал всё чаще заглядывать в бутылку, стал всё чаще ночевать где попало. Стал всё реже видеться с отцом и дедом, с братьями. А потом умер мой любимый дед…
Это был третий, почти смертельный удар! Мне было тогда всего (или целых?) двадцать три года, а у меня ничего за душой. Тогда я попытался остепениться. Стал меньше пить, постарался наладить отношения с отцом, познакомив его со своей майдановской компанией, начал искать работу. Но, увы, надолго меня не хватило. Не зря, наверное, семейная легенда гласит, что в роду моей матери были цыгане.
Страница
1 из 2
1 из 2
