Mein Name sei…

Кажется, я когда-то смотрел, как ты вдеваешь плоское лезвие в вену, — но почему не в моей ладони зарубцевалась твоя стигма? Кажется, я помогал тебе однажды подогнать несуразно просторную петлю по горлу, пока она не начала жать, — но отчего удушье не меня схватило в объятия? Разве это не менее странно и дико, нежели то, что сюртуки и рубашки ты бросаешь как попало, а футболки аккуратно вешаешь в шкаф? Или то, что ты носишь не замшевые — бархатные ботинки, которые, однако, едва ли возможно упрекнуть в тесном знакомстве с расквашенными в грязь городскими улицами? Или ты редко ходишь пешком? Или ты редко отлучаешься из дома? Или ты часто меняешь обувь?

Насильно пришитый ко мне близнец, пророщенный из моей клетки гомункул, не ты ли учил, будто никакое доступное нам обладание не досягает абсолюта — ни душой ни телом, ни жизнью ни смертью, и обладать означает в действительности быть — быть не подражанием прототипу, не его дубликатом, но самим прототипом?

Оксюмороном и изысканным трупом нарек я себя — а швы развязывались под натиском загноенных диссонансов, и противоречия расползались ранами, не властными отхлынуть вспять и сомкнуться.

На подоконнике — разносортный розарий: тонкошеий сосуд давится коваными розами, не умея сглотнуть стебель выше вырезных листьев; вкруг меченных замковым клеймом бутонов обвились молитвенные четки. Но зачем тебе обветшалое величие гербов, если ты не отвергаешь современности, если ты не вкраплен — вживлен в нынешнюю эпоху, хотя и сомневаешься в справедливости такой операции? Зачем тебе бог, если здесь же — алхимический тигель, и ко дну его налипла обваренная фиалка, словно ты искал в буквальном толковании секреты поэтического перевода?

Я оборачиваюсь — чтобы впервые воочию увидеть тебя. Не во плоти — на двух портретах, доселе уклонявшихся от моего взгляда. Я подспудно полагаюсь на них: что, если не прямой слепок с тебя, разрешит мое недоумение?

Ты некрасив, что в карандаше, что в акварели; кажется, будто художник жаждал поквитаться с тобой за какую-то обиду — или попросту был скрупулезно честен, беспощадно точен. Или и одно, и другое купно? Ты некрасив — и знаешь об этом, ты некрасив — и нарочно, нарочито подчеркиваешь грубые линии лица безукоризненным гримом, а нескладность фигуры — изящными нарядами. И я терзаюсь мучительной растерянностью: отвечает вся эта обстановка твоим вкусам — или призвана оттенить твое безобразие? Хочешь ты уюта — или хочешь производить впечатление? Кто ты, наконец, кто ты — старомодный эскапист или фигляр? Кто ты? Кто я?

Mein Name sei… Нареку себя… Нареку себя именем… Нареку — и обрету себя. Нареку — и обреку себя.

Я окликаю тебя — и киваю. Задергиваю шторы, окутываю плечи плащом — хвала небесам, что перекинул его через подлокотник кресла, а не распластал, по невниманию, на пиках зеркальной оправы, как уже бывало. Зашнуровываю бархатные ботинки — зимняя соль для них все-таки сущая погибель, не спасает и чистка; кладу в карман приглашение — спасибо Свободе, его ли супруге не ловить на лету всякий намек на достойную постановку. Тушу фонарь, захлопываю за собой дверь. Идти порядочно, почему бы не обдумать дорогой диковинную мысль, мгновение назад мелькнувшую в голове: что, если я был всегда, и притом меня никогда не было?