Сегодня четвёртый день льёт как из ведра. Через двери и дырявую крышу сарая вода понемногу забирает уголки моего пространства, приближаясь к моему новому спальному месту. Это первая ночь, в которую я хоть немного поспал и за последний месяц. Ещё вчера я сидел в яме, а вернее стоял, в ожидании очередного обвала подмытого грунта, и если бы не поднял крик, то был бы похоронен заживо. Тридцать дней на дне колодца я почти не спал, так покемарил часок и снова садился на колодку.
Добавить в моё избранное
7 мин, 3 сек 14745
Сегодня утром я обнаружил, что не один в этом плену: в другом углу сарая какой-то человек набожно на коленках читал книгу, или делал вид, что читает, указательным пальцем проводя по каждой строчке. По-моему он ни слова не понимает, да и книга не на русском — каракули одни. Со мной говорить отказался и вообще озирается на меня как на прокажённого, но я на него не в обиде. Вид у него испуганный, затравленный, на лице то оскал, то ужас и эта его поза на коленях делает его похожим на безногого инвалида, просящего у ворот церкви. Вероятно, с ним проделали какую-то страшную штуку или он что-то такое видел, что сделало его таким. На нас обоих была русская военная форма, разница лишь в том, что я никогда не служил. Я актёр и прилетел на Кавказ для съёмок фильма. Так уж вышло, что в тот злосчастный день, когда группа вооружённых людей ворвалась к нам на съёмочную площадку эта бутафория оказалась на мне. Как ни странно всех отпустили, кроме меня. Я пытался объяснить, что я не военный, что дома беременная жена, что мы просто кино здесь снимаем. На что они ответили, что тоже кино снимают, и я теперь в их фильмах играть буду.
Сквозь щели сбитых досок сарая теперь можно разглядеть окружающую обстановку, оценить есть ли шанс побега и вообще понять: где я? Похоже мы на хуторе, окружённом высокими горами. Всего каких-то три дома, человек десять с автоматами и две собаки. Можно попробовать подкопаться и ночью рвануть в горы. Километров на десять сил хватит, но вот собаки… Да и сосед мой не надёжный, крик поднимет, по глазам вижу, что сдаст. Всё молится про себя и головой в землю упирается, один страх в его молитвах. Жить хочет.
К вечеру дождь перестал. Опять бессонница. Всё пытаюсь песню одну вспомнить, что бы успокоиться. Раньше столько музыки переслушал, а сейчас ни одной мелодии не припомню. Только вот одна песня на уме про мышку, которая там что-то уронила на пол, и так далее. Не помню. Мать её всё детство пела, наверное, до лет пяти у моей постели. Всё это время, что здесь, пытаюсь слова вспомнить, но всё какие-то обрывки одни. Она умерла год назад и на похоронах я снова эту мелодию вспомнил, голос её и слова вот-вот вспомню.
Сегодня солнечно. Прошло уже несколько дней и ничего не изменилось. Сосед мой по-прежнему молчит и, протирая пальцем засаленные страницы, изображает молитву. Ночью снился мерзкий сон. Снился амбар высокий, где-то на горе, а из него стон доносится — о помощи кто-то просит. Захожу внутрь, а там посреди крест стоит, а под крестом человек лежит, как упал с него, вроде. В крови весь, голый, только повязка набедренная и вокруг головы проволока колючая намотана. Подняться не может. Я подбежал к нему, чтобы помочь, поднял его легко так, как ребёнка. Сейчас помогу, говорю, прислонил руку его к кресту, так подержи, говорю, достал из кармана костыль стальной, наметил на запястье его и вогнал его одним ударом. Потерпи, говорю, знаю что больно. А он так понимающе кивнул мол, давай, готов, зубы сжал и терпит. Все костыли вбил, сам в крови его весь стою, а он — ни звука, голову повесил и всё. Выбежал я из амбара, бегу и думаю: ведь я помог ему, он с креста упал, и обратно на него забраться не мог, а я помог, ведь его место на кресте, так все говорят. А может, надо было верёвкой его привязать, зачем жилы ему костылями стальными рвал. Нет, надо вернуться и всё исправить. Вбегаю снова в амбар, подбегаю к кресту, но уже поздно, он умер. Солнечный свет через окно прямо на всё его тело падает, кровь бурая блестит и сочится из ран. И тут до меня дошло, что я натворил.
Скорей бы вечер, снова лягу спать и всё, всё исправлю.
В лагере что-то не так. Суетятся все, бурно обсуждают что-то. Ну вот, смотрю через щель, человек пять в масках к нам идут с видеокамерой. Почему в масках? Зашли и к моему соседу сразу подбежали, за руки подхватили:
— Иди! Кино с тобой снимать будем.
Он заскулил, заплакал, и я первый раз его голос услышал. Кто-то из них обернулся и сказал, что завтра моя очередь в кино сниматься. Что за кино? Лучше бы сказали, что убьют, не так страшно было бы. Они вдруг смеяться стали, по плечу моего соседа похлопывать и он вдруг заулыбался, думает что вместе с ними смеётся, но со стороны видно, что это над ним смеются. Вот завели за угол дома и уже его не видно. Вот и всё, нет его. Сидя в яме, я верил, что смогу умереть достойно, без звука со смиренным лицом, но теперь понимаю, что не справлюсь и буду валяться в их ногах в истерике и кричать: 'Не надо!'.
Вечером обнаружил, что у меня в сарае живёт мышь. Она как домашняя, не убегает от меня и даже наоборот вертится подле ног.
Сквозь щели сбитых досок сарая теперь можно разглядеть окружающую обстановку, оценить есть ли шанс побега и вообще понять: где я? Похоже мы на хуторе, окружённом высокими горами. Всего каких-то три дома, человек десять с автоматами и две собаки. Можно попробовать подкопаться и ночью рвануть в горы. Километров на десять сил хватит, но вот собаки… Да и сосед мой не надёжный, крик поднимет, по глазам вижу, что сдаст. Всё молится про себя и головой в землю упирается, один страх в его молитвах. Жить хочет.
К вечеру дождь перестал. Опять бессонница. Всё пытаюсь песню одну вспомнить, что бы успокоиться. Раньше столько музыки переслушал, а сейчас ни одной мелодии не припомню. Только вот одна песня на уме про мышку, которая там что-то уронила на пол, и так далее. Не помню. Мать её всё детство пела, наверное, до лет пяти у моей постели. Всё это время, что здесь, пытаюсь слова вспомнить, но всё какие-то обрывки одни. Она умерла год назад и на похоронах я снова эту мелодию вспомнил, голос её и слова вот-вот вспомню.
Сегодня солнечно. Прошло уже несколько дней и ничего не изменилось. Сосед мой по-прежнему молчит и, протирая пальцем засаленные страницы, изображает молитву. Ночью снился мерзкий сон. Снился амбар высокий, где-то на горе, а из него стон доносится — о помощи кто-то просит. Захожу внутрь, а там посреди крест стоит, а под крестом человек лежит, как упал с него, вроде. В крови весь, голый, только повязка набедренная и вокруг головы проволока колючая намотана. Подняться не может. Я подбежал к нему, чтобы помочь, поднял его легко так, как ребёнка. Сейчас помогу, говорю, прислонил руку его к кресту, так подержи, говорю, достал из кармана костыль стальной, наметил на запястье его и вогнал его одним ударом. Потерпи, говорю, знаю что больно. А он так понимающе кивнул мол, давай, готов, зубы сжал и терпит. Все костыли вбил, сам в крови его весь стою, а он — ни звука, голову повесил и всё. Выбежал я из амбара, бегу и думаю: ведь я помог ему, он с креста упал, и обратно на него забраться не мог, а я помог, ведь его место на кресте, так все говорят. А может, надо было верёвкой его привязать, зачем жилы ему костылями стальными рвал. Нет, надо вернуться и всё исправить. Вбегаю снова в амбар, подбегаю к кресту, но уже поздно, он умер. Солнечный свет через окно прямо на всё его тело падает, кровь бурая блестит и сочится из ран. И тут до меня дошло, что я натворил.
Скорей бы вечер, снова лягу спать и всё, всё исправлю.
В лагере что-то не так. Суетятся все, бурно обсуждают что-то. Ну вот, смотрю через щель, человек пять в масках к нам идут с видеокамерой. Почему в масках? Зашли и к моему соседу сразу подбежали, за руки подхватили:
— Иди! Кино с тобой снимать будем.
Он заскулил, заплакал, и я первый раз его голос услышал. Кто-то из них обернулся и сказал, что завтра моя очередь в кино сниматься. Что за кино? Лучше бы сказали, что убьют, не так страшно было бы. Они вдруг смеяться стали, по плечу моего соседа похлопывать и он вдруг заулыбался, думает что вместе с ними смеётся, но со стороны видно, что это над ним смеются. Вот завели за угол дома и уже его не видно. Вот и всё, нет его. Сидя в яме, я верил, что смогу умереть достойно, без звука со смиренным лицом, но теперь понимаю, что не справлюсь и буду валяться в их ногах в истерике и кричать: 'Не надо!'.
Вечером обнаружил, что у меня в сарае живёт мышь. Она как домашняя, не убегает от меня и даже наоборот вертится подле ног.
Страница
1 из 2
1 из 2
