Холодильник

Я бы должен, как пенсионеры на Западе, — ездить туристом по миру и попивать пивко. Вместо этого, чтобы не умереть с голоду, я вынужден пахать на этого Гиви».

Через три часа холодильник, до того ещё издававший какие-то звуки, умолк. Дмитрий Сергеевич продолжал торговать, но в душе у него начало копошиться что-то противное, скользкое, гадкое. Каждый покупатель, просивший сигареты или зажигалку, казалось, говорил: ну, что, старая мразь, убил девчонку? А что она тебе сделала? Топнула пару раз по полу, когда ты хотел заснуть? Ну и сука же ты!

Улыбки и благодарность покупателей Дмитрий Сергеевич воспринимал как оскорбление — обычные фразы, казалось, содержали обвинительный подтекст, скрытую формулировку приговора, который на юридическом языке звучал бы сухо и бесстрастно: «неоказание помощи лицу, находящемуся в заведомо беспомощном положении», или, там, «непреднамеренное убийство».

«Нет, я никого не убивал! — яростно убеждал себя Дмитрий Сергеевич. — Это она сама себя убила! Это они её убили! Это они сами её убили!» Повторяя про себя эти заклинания, Дмитрий Сергеевич дрожащей рукой протягивал через окошко блок красного «Винстона»…

Только вечером Дмитрий Сергеевич пришёл в себя. Он выскочил из киоска, подбежал к холодильнику и открыл дверцу. Ударил запах мочи. Старик взялся за лёгкую, как сигаретная пачка, девчоночью ладошку, потрогал запястье. Пульса не было. Светочка была мертва, она задохнулась. Она как будто спала, зачем-то неудобно скрючившись. Её пальчики были в запекшейся чёрной крови, с сорванными ногтями — она до последнего пыталась справиться с безжалостным замкОм. Кисть каждой руки была как один сплошной синяк — она до последнего колотила кулачками по стенкам. И ещё были эти веснушки. Слёзы на них давно высохли — остались только еле заметные дорожки…

Дмитрий Сергеевич едва не заплакал. Он раскаивался. Но исправить уже ничего было нельзя. Он достал из кармана дешевый мобильник и вызвал милицию. В тюрьму старику не хотелось. И он рассказал оперу, что, мол, не видел, как девочка забралась в холодильник, её крик он не мог слышать из-за шума, а открыл «Зил» для того, чтобы посмотреть, нет ли в нём каких-нибудь железок, полезных для хозяйства. Милиционер засомневался, но задерживать пенсионера пока не стал, а лишь записал адрес, сверив его у подъехавшего за выручкой Гиви. Другие торговцы сказали, что тоже ничего не заметили.

Дмитрий Сергеевич не видел, как потом примчались на чёрном джипе родители Светочки: как её мама кричала, срывая голос, как её отец — белее мела — сидел прямо на грязном бордюре…

Дмитрий Сергеевич пришел домой, поужинал, посмотрел новости. Лёг спать, но заснуть ему не удавалось. Ему мерещилась плачущая Светочка, которая показывала ему свои окровавленные пальчики. И ещё давила непривычная тишина сверху. Эту тишину коварная память начала заполнять последними словами, которые он слышал от малышки: «Дедушка Дима, открой! Я хочу к маме!» Дмитрию Сергеевичу стиснуло грудь.

Он встал и пошёл на кухню. Достал из старого холодильника бутылку «Столичной», выпил сразу два стакана. Посмотрел в тёмное окно. Оттуда на него глядела Светочка — с веснушками, мокрыми от слёз. Непривычная, мёртвая тишина сверху. «Дедушка Дима!»

Алкоголь не притупил чувство раскаяния: напротив, оно ещё сильнее стало терзать сознание. И тут Дмитрия Сергеевича осенила мысль: есть способ в два счёта убить в себе любые угрызения совести. В своей решимости старик был непреклонен: не давая себе больше возможности подумать, он распахнул окно, кряхтя залез на подоконник и шагнул в пустоту седьмого этажа.