Я человек уважительный и богобоязненный. Отмечаю, как водится, оба Новых года, и православное Рождество, и католическое, и нашу Пасху, и еврейскую, и рамазан, и день строителя — и на поминках не теряюсь. А намедни встретились мы с однокашником — лет двадцать не виделись! Обнялись, поздоровались, прослезились — пошли отмечать. Сели, закусили, вспоминать начали: эх, как мы в золотой молодости-то закусывали! Не то что сейчас…
Добавить в моё избранное
6 мин, 19 сек 16377
Эх, как мы гуляли! как гуляли! Холодильник с девятого этажа выбрасывали. День взятия Бастилии и день рождения кобылы Будённого для нас были самыми что ни на есть важными праздниками. А перед экзаменом? Есть что вспомнить! И за Ледовое побоище, и за Куликовскую битву, и за аграрную революцию в Германии… Когда билеты закончились, помню, пили за ректора и весь профессорский состав университета… Вот не буду врать, дошли ли мы до перечисления младших научных сотрудников поименно — но за методичку Марь Григорьевну поднимали чаши как за женщину и человека… По отдельности.
Опять же, этот холодильник — как он с девятого-то летел! Кстати о холодильнике. Вчера я купил поросёнка — что за поросёнок! Молочный. Молоденький. Бочок беленький. Пятачок розовый. Лежит на прилавке — будто почил сном ангельским. Прямо умилительно. Купил его. Думаю, скоро у меня очередные именины, яблоко в зубы — и радуй взор, хрюшка! У меня, Ивана, именин в году много — сами по календарю посчитайте. Говорят, надо один раз праздновать, в честь того святого, день которого сразу за твоим днём рождения — но что ж я буду всех святых Иоаннов-то обижать?!
Купил, значит, поросёнка. Курочку хрустящую со Стёпкой Лапиным, однокашником этим, кушаю, и представляю, как этот поросёнок у меня в духовке запекается. В боках — каша, а в зубах — яблоко. Красота! Ну, а дальше ураза-байрам придёт, барана резать будем, а там и до Рождества недалеко… Гусочку прикупить надо.
— Эх, а помнишь… — говорит Степка, и разливает, и разливает…
Но, вспоминая и закусывая, я сохранял трезвую мысль и здравую память о том, что вечером у нас в конторе банкет намечается — день рождения начальника, Петра Иваныча. Так что до фуршета надо донести себя в нормальной кондиции и с хорошей координацией, а главное — вовремя, а то всё разгребут.
Проснулся я и вспомнить не могу: куда на банкете осетра совал? В левый рукав или в правый? Хотел проверить — не чую ни рук, ни ног. Во дела! А завтра ведь на свадьбу званы! Дела-а… как же я вилку-то держать буду?! Но мозг соображал, а нос чуял — цыплёнком пахнет, колбаской домашней, с чесночком — кум привозил, и вроде как котлетками и спиртным. Что ж они, суки, без меня-то празднуют?! Хотел было крикнуть, да слюной захлебнулся.
Лежу, молчу. Злюсь. Думаю, что жене, заразе, скажу — ишь, и не разбудила! А я на ней женился, предательнице.
— Кушайте, гости дорогие, вот щучка фаршированная, как тетя Соня учила, Ванечка бы ее с удовольствием откушал! — это жена говорит.
Конечно бы откушал! И с превеликим удовольствием! Вот мегера! Небось своих родичей позвала… Эх, надо бы встать. Что же они такое отмечают? Принялся высчитывать: может, после рамазана разговляются? Или уже Успенский закончился? Не Рождество ли? Так вроде Нового года ещё не было… Или католическое? Какой же сегодня день?
— Третий день, — пробасил кто-то над ухом, — третий день усопшему. Сначала надо бы схоронить, а потом поминать. Так вроде приличней.
— Да, нехорошо все-таки, — пискнул сквозь чавканье чей-то голосок, вроде бы соседа Гришки. — Хозяйка, а еще наливо-чмяк-чмяк, у тебя не найдётся?
— А мы пока не поминаем. Мы так, перекусываем, — весело ответил чей-то голос, кажись, братца Славы. — Да покойник-то и сам был не дурак отметить. Так и помер на боевом посту, со стаканом в руках… до фуршета не дожил, бедолага.
Ё-моё! Вот тебе и на… Плакал мой поросёнок с гречневой кашей. Только чего ж я всё чувствую и понимаю? Может, это паралич? Или всё-таки такая она и есть, смерть?! Никаким членом телесным пошевелить нельзя, но чувствую, что лежать вроде мягко. Ног не ощущаю, но почему-то впечатление, что лежу я в белых тапочках… Глаза, ясно дело, закрыты — но сквозь пелену вижу, как медленно спускаются с горних высей ангелы — ну, слава Богу, хоть не живой… Но все-таки обидно! Вот, например, Гришка Пантелеев — жрёт и жрёт, а кто звал?! Да я бы в жизни его на свои поминки не пригласил!
Только кто теперь меня будет спрашивать.
Гуляли соседи и родичи, конечно, знатно. Отмечали масштабно. Спели гимн в мою честь и парочку моих любимых, под караоке. И это еще «перекус»! Что же на поминках-то будет?! Видимо, я уж не увижу, не услышу, не понюхаю. Вон, перчиком фаршированным понесло… Говорят, у покойников ногти растут. Не знаю, как ногти, а слюна у меня выделяется исправно. Равно как и желчь — вот же ж сволочи, а!
Эх, жизнь… и поросёнок мой сиротинкой остался. В морозилочке лежит. Бедненький. Бочок беленький. Пятачок розовый. Неужели они сами, без меня, сожрут мою кровинушку, молочного поросёночка, которого я сам на рынке выбирал и лелеял?! Ох…
Гришка со Славкой затянули пьяную частушку, из которой выходило, что усопший, то есть я, «… вот такой он был чудак, сам отметить не дурак». Не совсем хорошо я, правда, рифму расслышал.
И почему это я, можно сказать, именинник, а торт с караваем без меня жрут?!
Опять же, этот холодильник — как он с девятого-то летел! Кстати о холодильнике. Вчера я купил поросёнка — что за поросёнок! Молочный. Молоденький. Бочок беленький. Пятачок розовый. Лежит на прилавке — будто почил сном ангельским. Прямо умилительно. Купил его. Думаю, скоро у меня очередные именины, яблоко в зубы — и радуй взор, хрюшка! У меня, Ивана, именин в году много — сами по календарю посчитайте. Говорят, надо один раз праздновать, в честь того святого, день которого сразу за твоим днём рождения — но что ж я буду всех святых Иоаннов-то обижать?!
Купил, значит, поросёнка. Курочку хрустящую со Стёпкой Лапиным, однокашником этим, кушаю, и представляю, как этот поросёнок у меня в духовке запекается. В боках — каша, а в зубах — яблоко. Красота! Ну, а дальше ураза-байрам придёт, барана резать будем, а там и до Рождества недалеко… Гусочку прикупить надо.
— Эх, а помнишь… — говорит Степка, и разливает, и разливает…
Но, вспоминая и закусывая, я сохранял трезвую мысль и здравую память о том, что вечером у нас в конторе банкет намечается — день рождения начальника, Петра Иваныча. Так что до фуршета надо донести себя в нормальной кондиции и с хорошей координацией, а главное — вовремя, а то всё разгребут.
Проснулся я и вспомнить не могу: куда на банкете осетра совал? В левый рукав или в правый? Хотел проверить — не чую ни рук, ни ног. Во дела! А завтра ведь на свадьбу званы! Дела-а… как же я вилку-то держать буду?! Но мозг соображал, а нос чуял — цыплёнком пахнет, колбаской домашней, с чесночком — кум привозил, и вроде как котлетками и спиртным. Что ж они, суки, без меня-то празднуют?! Хотел было крикнуть, да слюной захлебнулся.
Лежу, молчу. Злюсь. Думаю, что жене, заразе, скажу — ишь, и не разбудила! А я на ней женился, предательнице.
— Кушайте, гости дорогие, вот щучка фаршированная, как тетя Соня учила, Ванечка бы ее с удовольствием откушал! — это жена говорит.
Конечно бы откушал! И с превеликим удовольствием! Вот мегера! Небось своих родичей позвала… Эх, надо бы встать. Что же они такое отмечают? Принялся высчитывать: может, после рамазана разговляются? Или уже Успенский закончился? Не Рождество ли? Так вроде Нового года ещё не было… Или католическое? Какой же сегодня день?
— Третий день, — пробасил кто-то над ухом, — третий день усопшему. Сначала надо бы схоронить, а потом поминать. Так вроде приличней.
— Да, нехорошо все-таки, — пискнул сквозь чавканье чей-то голосок, вроде бы соседа Гришки. — Хозяйка, а еще наливо-чмяк-чмяк, у тебя не найдётся?
— А мы пока не поминаем. Мы так, перекусываем, — весело ответил чей-то голос, кажись, братца Славы. — Да покойник-то и сам был не дурак отметить. Так и помер на боевом посту, со стаканом в руках… до фуршета не дожил, бедолага.
Ё-моё! Вот тебе и на… Плакал мой поросёнок с гречневой кашей. Только чего ж я всё чувствую и понимаю? Может, это паралич? Или всё-таки такая она и есть, смерть?! Никаким членом телесным пошевелить нельзя, но чувствую, что лежать вроде мягко. Ног не ощущаю, но почему-то впечатление, что лежу я в белых тапочках… Глаза, ясно дело, закрыты — но сквозь пелену вижу, как медленно спускаются с горних высей ангелы — ну, слава Богу, хоть не живой… Но все-таки обидно! Вот, например, Гришка Пантелеев — жрёт и жрёт, а кто звал?! Да я бы в жизни его на свои поминки не пригласил!
Только кто теперь меня будет спрашивать.
Гуляли соседи и родичи, конечно, знатно. Отмечали масштабно. Спели гимн в мою честь и парочку моих любимых, под караоке. И это еще «перекус»! Что же на поминках-то будет?! Видимо, я уж не увижу, не услышу, не понюхаю. Вон, перчиком фаршированным понесло… Говорят, у покойников ногти растут. Не знаю, как ногти, а слюна у меня выделяется исправно. Равно как и желчь — вот же ж сволочи, а!
Эх, жизнь… и поросёнок мой сиротинкой остался. В морозилочке лежит. Бедненький. Бочок беленький. Пятачок розовый. Неужели они сами, без меня, сожрут мою кровинушку, молочного поросёночка, которого я сам на рынке выбирал и лелеял?! Ох…
Гришка со Славкой затянули пьяную частушку, из которой выходило, что усопший, то есть я, «… вот такой он был чудак, сам отметить не дурак». Не совсем хорошо я, правда, рифму расслышал.
И почему это я, можно сказать, именинник, а торт с караваем без меня жрут?!
Страница
1 из 2
1 из 2
