… Пить. Пить. Как хочется пить!
Добавить в моё избранное
6 мин, 40 сек 15886
Улица со сквером посередине. Впереди, в конце квартала, на асфальтированной пешеходной дорожке, желтая бочка. Бочка стоит в тени деревьев, а вокруг — яркий солнечный свет. Около бочки — крупная тетка в грязном белом халате. На улице — тишина; ни машин, ни людей. Только бочка. А рядом — грязное белое пятно.
Андрей бежит к бочке; пересохшее горло сжимают спазмы; сухой, распухший язык царапает нёбо. Пить, как хочется пить! Андрей уже не бежит; он летит, перебирая в воздухе ногами и едва касаясь носками кроссовок асфальта.
А бочка приближается к нему медленно; ох, как медленно! Но вот она уже рядом, совсем близко! Кран открыт, кружка наполняется светлой жидкостью. И вот уже кружка — в руках у Андрея; с нее капает пена, течет по подбородку, по рубашке; с рубашки капает на кроссовки и на черный, лоснящийся асфальт. Андрей быстро, не глотая и не останавливаясь, пьет. Пиво громко и приятно булькает в горле, наполняет пищевод и желудок. Оно течет и течет; и вот уже пустая кружка снова в руках у тетки в грязном халате. Она смотрит на него сочувственно, наливает еще, молча протягивает полную кружку. Андрей выпивает залпом и её. Он чувствует, как пенный напиток течет прямо в желудок, полностью заполняя его. Живот распирает.
Но во рту по-прежнему сухо. Еще больше распухший язык дерет нёбо, скрипит о зубы, мешает дышать. Он пухнет и пухнет; уже невозможно закрыть рот. Язык вываливается из воспалённого рта, ползет по подбородку, сползает с него и виснет, всё увеличиваясь и увеличиваясь в размерах.
Андрей задыхается. Он дышит тяжело, громко и сипло. Так, что неожиданно для самого себя … просыпается.
… Сознание медленно приходит к Андрею, тяжело ворочаясь где-то в глубинных извилинах серого вещества. Сначала он осознал только то, что где-то лежит, причем на спине. Язык, действительно, тяжело ворочается в сухом рту; а во рту… во рту непонятно что: то ли несколько кошек одновременно нагадили ему под язык, то ли кто-то большой и сильный мощным ударом вбил ему в рот целый батон сухого белого хлеба… И этот самый батон целиком поместился во рту; а все тот же, кто-то большой и сильный, заставил Андрея закрыть рот, плотно сжав губы.
Тяжелый затылок, вдавленный в подушку, был заполнен не мозгами, нет. Внутри него было что-то тягучее, тяжёлое, вязкое и очень, очень больное. Шевелить такой головой было очень не просто. Еще тяжелее оказалось разлепить разбухшие веки-окорока. Сначала Андрею удалось лишь приоткрыть их, сделав маленькую щелочку, в которую, к его большому удивлению, полился невиданный, мерцающий и, в то же самое время, яркий свет. Свет этот был неожиданного, розовато-желтого оттенка. В середине этого светящегося луча что-то как будто шевелилось. Или это Андрею показалось?
С трудом, но все же ему удалось разлепить непослушные веки. Еще сложнее оказалось сфокусировать взгляд на том, что шевелилось в середине светящегося круга. Но когда ему все же это удалось, непокорные веки сами распахнулись настолько, насколько им позволила кожа лица.
Посредине освещенного круга, в самом его центре, Андрей увидел спокойно умывающегося рыжего котенка. Точнее, котенок совсем не был в точности рыжим. Скорее, он был странного, грязновато-желтого цвета. А если еще точнее — цвета обычного взрослого верблюда. Разумеется, желтого. А то ведь, кто-то может мне и возразить, что верблюды бывают не только желтые, но и белые, а также и грязно-серые. Так вот, этот котенок как раз и был точно такого желтого цвета, какого и бывают обыкновенные, рыжие верблюды. И еще: он очень забавно и спокойно умывался, не обращая совершенно никакого внимания на уставившегося на него Андрея.
Превратившимися в чайные блюдца глазами Андрей наблюдал за рыжей бестией. А тот, как ни в чем не бывало, все умывался и умывался. Наконец, к Андрею вернулась способность анализировать происходящее. Присмотревшись повнимательнее, он понял, что котенок как бы висит в круге яркого света, который совершенно не освещал комнату. Он как бы исходил ниоткуда и уходил в никуда. А фоном, как бы это было ни странно, выступал его же собственный платяной шкаф, служивший верой и правдой ему долгие годы. Его светлые полированные бока ясно просматривались сквозь лившийся яркий, но в то же самое время, такой приглушенный, как бы дневной свет.
Вдоволь насмотревшись на это, очень непривычное для него зрелище, Андрей попытался хотя бы поверхностно осмыслить увиденное. Для этого, к превеликому для себя удовольствию, он закрыл глаза и попытался расслабиться, насколько это только было возможно в данной ситуации. Закрыв глаза, он ощутил такую боль во всем теле, а особенно — в голове, что ему захотелось только одного: отключиться от всего, так неожиданно для него увиденного, чтобы когда-нибудь потом, через определенное время, осмыслить и дать ему вполне адекватную оценку. Отключиться от всего ему удалось довольно быстро: уже через несколько секунд он негромко похрапывал.
Андрей бежит к бочке; пересохшее горло сжимают спазмы; сухой, распухший язык царапает нёбо. Пить, как хочется пить! Андрей уже не бежит; он летит, перебирая в воздухе ногами и едва касаясь носками кроссовок асфальта.
А бочка приближается к нему медленно; ох, как медленно! Но вот она уже рядом, совсем близко! Кран открыт, кружка наполняется светлой жидкостью. И вот уже кружка — в руках у Андрея; с нее капает пена, течет по подбородку, по рубашке; с рубашки капает на кроссовки и на черный, лоснящийся асфальт. Андрей быстро, не глотая и не останавливаясь, пьет. Пиво громко и приятно булькает в горле, наполняет пищевод и желудок. Оно течет и течет; и вот уже пустая кружка снова в руках у тетки в грязном халате. Она смотрит на него сочувственно, наливает еще, молча протягивает полную кружку. Андрей выпивает залпом и её. Он чувствует, как пенный напиток течет прямо в желудок, полностью заполняя его. Живот распирает.
Но во рту по-прежнему сухо. Еще больше распухший язык дерет нёбо, скрипит о зубы, мешает дышать. Он пухнет и пухнет; уже невозможно закрыть рот. Язык вываливается из воспалённого рта, ползет по подбородку, сползает с него и виснет, всё увеличиваясь и увеличиваясь в размерах.
Андрей задыхается. Он дышит тяжело, громко и сипло. Так, что неожиданно для самого себя … просыпается.
… Сознание медленно приходит к Андрею, тяжело ворочаясь где-то в глубинных извилинах серого вещества. Сначала он осознал только то, что где-то лежит, причем на спине. Язык, действительно, тяжело ворочается в сухом рту; а во рту… во рту непонятно что: то ли несколько кошек одновременно нагадили ему под язык, то ли кто-то большой и сильный мощным ударом вбил ему в рот целый батон сухого белого хлеба… И этот самый батон целиком поместился во рту; а все тот же, кто-то большой и сильный, заставил Андрея закрыть рот, плотно сжав губы.
Тяжелый затылок, вдавленный в подушку, был заполнен не мозгами, нет. Внутри него было что-то тягучее, тяжёлое, вязкое и очень, очень больное. Шевелить такой головой было очень не просто. Еще тяжелее оказалось разлепить разбухшие веки-окорока. Сначала Андрею удалось лишь приоткрыть их, сделав маленькую щелочку, в которую, к его большому удивлению, полился невиданный, мерцающий и, в то же самое время, яркий свет. Свет этот был неожиданного, розовато-желтого оттенка. В середине этого светящегося луча что-то как будто шевелилось. Или это Андрею показалось?
С трудом, но все же ему удалось разлепить непослушные веки. Еще сложнее оказалось сфокусировать взгляд на том, что шевелилось в середине светящегося круга. Но когда ему все же это удалось, непокорные веки сами распахнулись настолько, насколько им позволила кожа лица.
Посредине освещенного круга, в самом его центре, Андрей увидел спокойно умывающегося рыжего котенка. Точнее, котенок совсем не был в точности рыжим. Скорее, он был странного, грязновато-желтого цвета. А если еще точнее — цвета обычного взрослого верблюда. Разумеется, желтого. А то ведь, кто-то может мне и возразить, что верблюды бывают не только желтые, но и белые, а также и грязно-серые. Так вот, этот котенок как раз и был точно такого желтого цвета, какого и бывают обыкновенные, рыжие верблюды. И еще: он очень забавно и спокойно умывался, не обращая совершенно никакого внимания на уставившегося на него Андрея.
Превратившимися в чайные блюдца глазами Андрей наблюдал за рыжей бестией. А тот, как ни в чем не бывало, все умывался и умывался. Наконец, к Андрею вернулась способность анализировать происходящее. Присмотревшись повнимательнее, он понял, что котенок как бы висит в круге яркого света, который совершенно не освещал комнату. Он как бы исходил ниоткуда и уходил в никуда. А фоном, как бы это было ни странно, выступал его же собственный платяной шкаф, служивший верой и правдой ему долгие годы. Его светлые полированные бока ясно просматривались сквозь лившийся яркий, но в то же самое время, такой приглушенный, как бы дневной свет.
Вдоволь насмотревшись на это, очень непривычное для него зрелище, Андрей попытался хотя бы поверхностно осмыслить увиденное. Для этого, к превеликому для себя удовольствию, он закрыл глаза и попытался расслабиться, насколько это только было возможно в данной ситуации. Закрыв глаза, он ощутил такую боль во всем теле, а особенно — в голове, что ему захотелось только одного: отключиться от всего, так неожиданно для него увиденного, чтобы когда-нибудь потом, через определенное время, осмыслить и дать ему вполне адекватную оценку. Отключиться от всего ему удалось довольно быстро: уже через несколько секунд он негромко похрапывал.
Страница
1 из 2
1 из 2
