Влажная трава под ногами хранит отпечатки моих шагов. Раньше, уходя в лес, я старался ступать осторожно, не оставляя лишних следов — только одному мне понятные знаки для возвращения. Я ходил в мягких мокасинах и не выпускал из рук охотничий нож…
Добавить в моё избранное
7 мин, 3 сек 14278
Но теперь я не боюсь погони и не надеюсь вернуться, и просто наслаждаюсь прогулкой. Я никогда не забредал так далеко — жаль, что в темноте чаща превратилась в мешанину тёмных и неразборчивых образов, жаль, что звёзды заштрихованы ломкими ветвями. К городу Эйна проложена дорога, древняя, как сам город, широкая и ровная, усыпанная хвойными иголками. Утром я должен был идти по этой дороге вместе с другими приговорёнными, а не спотыкаться о корни в темноте. Теперь я не увижу города, меня будут считать предателем, трусом — сбежал накануне жертвоприношения! — и некому будет меня оправдать. Разве что Грет прийдёт к моим родным и расскажет, как увела меня. Но она не расскажет. Ведь она тоже нарушает закон.
Из всех детей Эйна, знакомых мне, Грет — самая необычная, хотя бы потому, что все девушки правящей расы, все наши молчаливые жрицы, похожи на отражения лунного света — бледные, светловолосые, тонкие, только глаза блестят, как уголья, да чёрные узоры вьются по коже на груди и между лопаток. Когда они творят магию своего племени или читают мысли друг друга, узоры эти извиваются и мерцают. Все они такие холодные и прекрасные, что мне невыносимо находиться рядом с любой из них. Если долго смотреть на луну, можно сойти с ума, это всем известно.
Грет — совсем другая. Она смеётся чаще, чем позволено жрице — хотя детям Эйна позволено всё — у неё смуглая кожа, серебристые глаза и быстрые пальцы. Она едва достаёт макушкой мне до плеча, но удерживает рядом одним прикосновением мысли. Глядя на её подруг, я верю, что их предки разрушили наш мир. Глядя на неё — не верю. Я спешу за ней, и, зная, что уже не вернусь обратно, боюсь только одного — потерять её тонкий силуэт в темноте. У меня, в отличие от детей Эйна, нет ночного зрения.
Когда-то их называли демонами, но, захватив власть, они запретили нам это. Никто не знает, откуда они пришли и почему выбрали эту землю — умея вспарывать ткань реальности своими острыми когтями, дети Эйна могли отправиться в любой мир, но остановились здесь, уничтожили всё, что смогли уничтожить, убили всех, кого смогли убить, оставив только несколько жертвенных поселений. Жертвы нужны им для охоты и для Талисмана. В охоте нет необходимости — ни один человек не справится с демоном, способным мгновенно перемещаться на любое расстояние, сминать пространство, как мокрую бумагу и читать мысли. Охотой они развлекаются. Их мужчины учат наших детей силе и ловкости, а потом самых сильных и ловких отпускают на волю. Я читал, что так же развлекались наши предки, охотясь на диких зверей — не ради пропитания, а просто так, из азарта.
Людей демоны не едят. В большинстве случаев. У них принято рвать врагов зубами, но мы им не враги.
Грет замирает на месте, и я могу сократить разделяющее нас расстояние, приблизиться к ней. Прикоснуться я не решаюсь. Должно быть, когда-то это могло выглядеть забавно: взрослый мужчина боится проявить непочтение к сероглазой девчонке, которая никогда не заплетает волосы в косы и лазает по деревьям — руки и колени у неё часто бывают исцарапаны. Но я знаю, демоны не любят случайных человеческих прикосновений. Я видел, как жрица ударила одного из наших приговорённых только за то, что он подошёл слишком близко. Размахнулась — и содрала когтями кожу у него со щеки. У людей раны не заживают так быстро, как у детей Эйна, и его пришлось выгнать — порченную жертву Талисман не примет. Кто такой Талисман, я не знаю. Для него жертв выращивают но с гораздо большей тщательностью и почтением, чем для охоты. Я — жертва Талисмана, и, думаю, мне повезло.
Нам разрешают читать старые книги, книги погибшего мира, и девушки правящей расы общаются с нами почти на равных. Как и воспитанники охотников, мы каждый год приходим на праздник. Нескольких выбирают. Девушки, воспитавшие тех, кого выбрали, бывают очень довольны. Те, кого не выбрали, возвращаются в храм. Если им уже слишком много лет, их выгоняют в лес. Я ещё не был на празднике, и если бы не пошёл сегодня с Грет, мог бы прожить ещё несколько лет — в случае, если бы меня не выбрали.
Теперь я вижу, что встревожило мою спутницу. Из темноты на нас смотрит волк — может быть, настоящий, а может, из тех, кто слишком долго смотрел на луну. Говорят, что изгнанники и беглецы, что уходят слишком далеко от поселения, достаются нашему лесу, и он изменяет их, превращая в животных. Грет шепчет мне: — Не бойся, он не тронет тебя — ты же со мной. Она улыбается волку, приманивает его жестами, гладит его тёмные уши. Волк ласкается к ней, как щенок. Я уверен, что нахожусь под защитой тёплой ауры моей жрицы, но стараюсь держаться от него подальше. Вскоре Грет отпускает волка, и мы продолжаем путь.
— Можно задать вопрос? — густой ночной воздух мешает мне говорить. Лес полон запахами незнакомых трав, запахами коры и лета. И моих остывающих следов.
— Задавай, но не останавливайся! — откликается Грет. Голос у неё весёлый и звонкий, но я слышу, как она нервничает.
Из всех детей Эйна, знакомых мне, Грет — самая необычная, хотя бы потому, что все девушки правящей расы, все наши молчаливые жрицы, похожи на отражения лунного света — бледные, светловолосые, тонкие, только глаза блестят, как уголья, да чёрные узоры вьются по коже на груди и между лопаток. Когда они творят магию своего племени или читают мысли друг друга, узоры эти извиваются и мерцают. Все они такие холодные и прекрасные, что мне невыносимо находиться рядом с любой из них. Если долго смотреть на луну, можно сойти с ума, это всем известно.
Грет — совсем другая. Она смеётся чаще, чем позволено жрице — хотя детям Эйна позволено всё — у неё смуглая кожа, серебристые глаза и быстрые пальцы. Она едва достаёт макушкой мне до плеча, но удерживает рядом одним прикосновением мысли. Глядя на её подруг, я верю, что их предки разрушили наш мир. Глядя на неё — не верю. Я спешу за ней, и, зная, что уже не вернусь обратно, боюсь только одного — потерять её тонкий силуэт в темноте. У меня, в отличие от детей Эйна, нет ночного зрения.
Когда-то их называли демонами, но, захватив власть, они запретили нам это. Никто не знает, откуда они пришли и почему выбрали эту землю — умея вспарывать ткань реальности своими острыми когтями, дети Эйна могли отправиться в любой мир, но остановились здесь, уничтожили всё, что смогли уничтожить, убили всех, кого смогли убить, оставив только несколько жертвенных поселений. Жертвы нужны им для охоты и для Талисмана. В охоте нет необходимости — ни один человек не справится с демоном, способным мгновенно перемещаться на любое расстояние, сминать пространство, как мокрую бумагу и читать мысли. Охотой они развлекаются. Их мужчины учат наших детей силе и ловкости, а потом самых сильных и ловких отпускают на волю. Я читал, что так же развлекались наши предки, охотясь на диких зверей — не ради пропитания, а просто так, из азарта.
Людей демоны не едят. В большинстве случаев. У них принято рвать врагов зубами, но мы им не враги.
Грет замирает на месте, и я могу сократить разделяющее нас расстояние, приблизиться к ней. Прикоснуться я не решаюсь. Должно быть, когда-то это могло выглядеть забавно: взрослый мужчина боится проявить непочтение к сероглазой девчонке, которая никогда не заплетает волосы в косы и лазает по деревьям — руки и колени у неё часто бывают исцарапаны. Но я знаю, демоны не любят случайных человеческих прикосновений. Я видел, как жрица ударила одного из наших приговорённых только за то, что он подошёл слишком близко. Размахнулась — и содрала когтями кожу у него со щеки. У людей раны не заживают так быстро, как у детей Эйна, и его пришлось выгнать — порченную жертву Талисман не примет. Кто такой Талисман, я не знаю. Для него жертв выращивают но с гораздо большей тщательностью и почтением, чем для охоты. Я — жертва Талисмана, и, думаю, мне повезло.
Нам разрешают читать старые книги, книги погибшего мира, и девушки правящей расы общаются с нами почти на равных. Как и воспитанники охотников, мы каждый год приходим на праздник. Нескольких выбирают. Девушки, воспитавшие тех, кого выбрали, бывают очень довольны. Те, кого не выбрали, возвращаются в храм. Если им уже слишком много лет, их выгоняют в лес. Я ещё не был на празднике, и если бы не пошёл сегодня с Грет, мог бы прожить ещё несколько лет — в случае, если бы меня не выбрали.
Теперь я вижу, что встревожило мою спутницу. Из темноты на нас смотрит волк — может быть, настоящий, а может, из тех, кто слишком долго смотрел на луну. Говорят, что изгнанники и беглецы, что уходят слишком далеко от поселения, достаются нашему лесу, и он изменяет их, превращая в животных. Грет шепчет мне: — Не бойся, он не тронет тебя — ты же со мной. Она улыбается волку, приманивает его жестами, гладит его тёмные уши. Волк ласкается к ней, как щенок. Я уверен, что нахожусь под защитой тёплой ауры моей жрицы, но стараюсь держаться от него подальше. Вскоре Грет отпускает волка, и мы продолжаем путь.
— Можно задать вопрос? — густой ночной воздух мешает мне говорить. Лес полон запахами незнакомых трав, запахами коры и лета. И моих остывающих следов.
— Задавай, но не останавливайся! — откликается Грет. Голос у неё весёлый и звонкий, но я слышу, как она нервничает.
Страница
1 из 2
1 из 2
