Дорога… Вся жизнь — это дорога. Мы всегда смотрим вперед, в будущее. Оглянуться, конечно, можно, но туман времени клубится за спиной, плотной завесой закрывая от нас ушедшее. И все же, прошлое можно увидеть и даже оказаться в нем, нужно только попасть на ту дорогу, которая ведет к нему, и не назад, а вперед. Туманно? Да, я тоже не понимала этого до тех пор, пока шумливая вода горной реки не нашептала мне истину.
Добавить в моё избранное
6 мин, 43 сек 13777
… Вода бежит вперед, меняет русло, впитывает родники, наполняется дождями. Путь реки похож на наш. Впереди — будущее. Сзади — прошедшее. Каждая капля — это миг жизни, и ни одна из и них не может повернуть назад против течения, туда, где она зародилась — к истоку. Но я стою лицом к течению и смотрю вперед — туда, откуда река берет начало, где находится ее прошлое, но я смотрю вперед и там — мое будущее. Сзади — мое прошлое и будущее реки…
Я иду по дороге, знакомой до каждого поворота, до каждого дерева, притулившегося среди камней, хаотично разбросанных по крутому склону. Дорога ведет от старого шахтерского поселка к турбазе и к моему прошлому, которое вспоминается, как счастливое время юности, наполненной встречами с друзьями, увлеченными одним делом.
Именно по этой дороге, давным-давно, одна в непроглядной тьме, пугаясь всякого шороха и со страха горланя песни Окуджавы и Визбора, я торопилась на турбазу, чтобы утром вместе со своими друзьями стартовать в соревнованиях по скалолазанию.
Прошло много лет. Я снова здесь, на той же самой дороге. Солнце вот-вот спрячется за гору и сумерки, сначала заполнив все ущелья, расползутся вокруг, погружая горы в ночь.
Что-то тревожное опалило сердце. Я остановилась, оглянулась назад. Пустынно. Никого. Я одна со своими воспоминаниями. Закрываю глаза, делаю шаг. Еще один. Слух обостряется. Я слышу, как слева скатился камень, за ним прошуршала мелкая щебенка, прошелестел ветер, поиграв с листочками дикой вишни, прощебетала запоздалая птица, торопясь до темноты укрыться в гнезде. Я так и шагаю, не открывая глаз. В лицо полетели клочья тумана: я ощущаю их вязкое прикосновение. На мгновение пропали все звуки и вдруг шум реки ударил по ушам. Я открываю глаза, осматриваюсь: уже совсем стемнело, но видны очертания скал, угадываются ближайшие повороты, лента дороги упирается в шлагбаум, за которым светятся огни турбазы, слышится музыка, смех, разговоры.
Я чувствую, как страх отступил, и, предвкушая радостную встречу, почти бегу. Мое тело изменилось — легкость, с какой я двигаюсь, удивляет и, бросив взгляд на ноги, я вижу… кеды. В полумраке сияют белизной носочки, показываясь при каждом шаге из-под голубых штанин пошитых мной брюк. Я останавливаюсь, как вкопанная. Смотрю на свои руки, снимаю рюкзак с плеча — абалаковский, тех времен…
— Не может быть!
Мой возглас сливается с ветром и тот уносит его вниз, туда, где осталось мое прошлое. Какое прошлое? И где я? Достаю из бокового кармана пудреницу, раскрываю и смотрю в зеркало. Отражение маленькое, едва различимое, но все же я вижу себя. Да, себя, но на несколько десятков лет моложе!
— Нет, не может быть…
Мне трудно поверить в это. Ведь думаю я так же, как… взрослая — мать двух детей, женщина, прожившая большую половину своей жизни! Я снова вглядываюсь в зеркало, но отражение тает в темноте. А впереди турбаза, на которой меня ждут друзья. И среди них те, кого уже давно нет в моей жизни. Я хватаю рюкзак, на ходу закидываю его за плечо и бегу.
Вот группа знакомых ребят идет навстречу.
— Галка! Ты откуда? — удивляются они.
А мне так и хочется сказать: «Из прошлого!» Нет, что это я, совсем запуталась: «Из будущего я, из будущего, ребята!» Но вместо этого я улыбаюсь и говорю:
— Я последним автобусом!
И бегу дальше, в корпус, где живу с моими девчонками, где моя кровать стоит под окном, а на тумбочке — трехлитровый баллон с большим кипятильником…
Забыв о дыхании, пробегаю четыре лестничных пролета, вбегаю в коридор, ощущая те самые особые запахи, которые не вытравить из моей памяти никаким временем, распахиваю дверь и, дыша, как паровоз, останавливаюсь.
— Галчонок, ты одна шла ночью от автостанции?
; Нина. Только она умеет так говорить: тихо, словно пряча удивление и радость в себе, тихо и… Я бросаюсь ей на шею. Рюкзак провисает сзади, оттягивая плечи, но я не отпускаю Нинку, трогаю ее кудряшки, смотрю в глаза — живые, синие, глубокие.
— Нинуля, Нинуля, я так соскучилась… — шепчу и глотаю слезы.
— Что это с ней? — Толик поднимается с кровати, отложив гитару. — За тобой стадо дикобразов гналось? — шутит, как всегда, и как всегда, смешно.
Хлюпаю носом. Смеюсь. Получается как-то нервно. А Нина грозит Толику пальцем, стягивает с моего плеча лямку рюкзака.
— Давай, Галчонок, я тебе помогу.
Я вспоминаю, что тогда привезла с собой пирог. Суечусь, расстегиваю верхний клапан.
— Давайте чай пить! Я пирог привезла! Толик, воды принеси, чего расселся, — я уже способна шутить. Голос какой звонкий, молодой… — Кипятильник-то оставь, — укоряю, все так же весело, шутливо. Как же я могла тогда разговаривать…
Толик что-то ответил, но я не услышала, не запомнила. Выпрямилась, хотела положить пирог на тумбочку и увидела… Олю. Она сидит на своей кровати, держа в руках обвязку: что-то чинит.
Я иду по дороге, знакомой до каждого поворота, до каждого дерева, притулившегося среди камней, хаотично разбросанных по крутому склону. Дорога ведет от старого шахтерского поселка к турбазе и к моему прошлому, которое вспоминается, как счастливое время юности, наполненной встречами с друзьями, увлеченными одним делом.
Именно по этой дороге, давным-давно, одна в непроглядной тьме, пугаясь всякого шороха и со страха горланя песни Окуджавы и Визбора, я торопилась на турбазу, чтобы утром вместе со своими друзьями стартовать в соревнованиях по скалолазанию.
Прошло много лет. Я снова здесь, на той же самой дороге. Солнце вот-вот спрячется за гору и сумерки, сначала заполнив все ущелья, расползутся вокруг, погружая горы в ночь.
Что-то тревожное опалило сердце. Я остановилась, оглянулась назад. Пустынно. Никого. Я одна со своими воспоминаниями. Закрываю глаза, делаю шаг. Еще один. Слух обостряется. Я слышу, как слева скатился камень, за ним прошуршала мелкая щебенка, прошелестел ветер, поиграв с листочками дикой вишни, прощебетала запоздалая птица, торопясь до темноты укрыться в гнезде. Я так и шагаю, не открывая глаз. В лицо полетели клочья тумана: я ощущаю их вязкое прикосновение. На мгновение пропали все звуки и вдруг шум реки ударил по ушам. Я открываю глаза, осматриваюсь: уже совсем стемнело, но видны очертания скал, угадываются ближайшие повороты, лента дороги упирается в шлагбаум, за которым светятся огни турбазы, слышится музыка, смех, разговоры.
Я чувствую, как страх отступил, и, предвкушая радостную встречу, почти бегу. Мое тело изменилось — легкость, с какой я двигаюсь, удивляет и, бросив взгляд на ноги, я вижу… кеды. В полумраке сияют белизной носочки, показываясь при каждом шаге из-под голубых штанин пошитых мной брюк. Я останавливаюсь, как вкопанная. Смотрю на свои руки, снимаю рюкзак с плеча — абалаковский, тех времен…
— Не может быть!
Мой возглас сливается с ветром и тот уносит его вниз, туда, где осталось мое прошлое. Какое прошлое? И где я? Достаю из бокового кармана пудреницу, раскрываю и смотрю в зеркало. Отражение маленькое, едва различимое, но все же я вижу себя. Да, себя, но на несколько десятков лет моложе!
— Нет, не может быть…
Мне трудно поверить в это. Ведь думаю я так же, как… взрослая — мать двух детей, женщина, прожившая большую половину своей жизни! Я снова вглядываюсь в зеркало, но отражение тает в темноте. А впереди турбаза, на которой меня ждут друзья. И среди них те, кого уже давно нет в моей жизни. Я хватаю рюкзак, на ходу закидываю его за плечо и бегу.
Вот группа знакомых ребят идет навстречу.
— Галка! Ты откуда? — удивляются они.
А мне так и хочется сказать: «Из прошлого!» Нет, что это я, совсем запуталась: «Из будущего я, из будущего, ребята!» Но вместо этого я улыбаюсь и говорю:
— Я последним автобусом!
И бегу дальше, в корпус, где живу с моими девчонками, где моя кровать стоит под окном, а на тумбочке — трехлитровый баллон с большим кипятильником…
Забыв о дыхании, пробегаю четыре лестничных пролета, вбегаю в коридор, ощущая те самые особые запахи, которые не вытравить из моей памяти никаким временем, распахиваю дверь и, дыша, как паровоз, останавливаюсь.
— Галчонок, ты одна шла ночью от автостанции?
; Нина. Только она умеет так говорить: тихо, словно пряча удивление и радость в себе, тихо и… Я бросаюсь ей на шею. Рюкзак провисает сзади, оттягивая плечи, но я не отпускаю Нинку, трогаю ее кудряшки, смотрю в глаза — живые, синие, глубокие.
— Нинуля, Нинуля, я так соскучилась… — шепчу и глотаю слезы.
— Что это с ней? — Толик поднимается с кровати, отложив гитару. — За тобой стадо дикобразов гналось? — шутит, как всегда, и как всегда, смешно.
Хлюпаю носом. Смеюсь. Получается как-то нервно. А Нина грозит Толику пальцем, стягивает с моего плеча лямку рюкзака.
— Давай, Галчонок, я тебе помогу.
Я вспоминаю, что тогда привезла с собой пирог. Суечусь, расстегиваю верхний клапан.
— Давайте чай пить! Я пирог привезла! Толик, воды принеси, чего расселся, — я уже способна шутить. Голос какой звонкий, молодой… — Кипятильник-то оставь, — укоряю, все так же весело, шутливо. Как же я могла тогда разговаривать…
Толик что-то ответил, но я не услышала, не запомнила. Выпрямилась, хотела положить пирог на тумбочку и увидела… Олю. Она сидит на своей кровати, держа в руках обвязку: что-то чинит.
Страница
1 из 2
1 из 2
