Красный в горох чайник только начал закипать, а Лёша уже достал чашки: себе большую тяжёлую кружку, а Оле поменьше. От заварника пахло горечью.
Добавить в моё избранное
6 мин, 26 сек 1952
— Оль, тебе бутерброд сделать? — крикнул он в тёплый сумрак коридора.
— Нет, не надо.
Она выступила из тени неслышно, напугав его до острых колючек, впившихся в рёбра. Он потёр грудину, улыбнулся мягко, словно извиняясь, и разлил кипяток по чашкам.
— Знаешь, наверное, сегодня к врачу схожу, — сказал Лёша и поморщился. Больницы и поликлиники — да всё, связанное с медициной! — он недолюбливал.
— Сходи, — согласилась она и развернула газету.
Полотнище бумажное скрыло её лицо, как скрывали до того волосы, книги, экран ноутбука и постоянная вуаль отстранённости, ставшая третьей в их небольшой семье. Лёша вздохнул и сказал:
— Угадай, кого я вчера встретил?
Оля опустила вниз бумажный щит и взглянула на него. Вокруг ясных голубых глаз залегли тёмные тени, следы то ли усталости, то ли чего-то такого неявного, зыбкого, о чём ему и думать не хотелось.
— Кого?
— А ты угадай!
Она пожала плечами, возвращаясь к чтению, но разошедшегося Лёшу этим было не остановить.
— Даю подсказку: ты за ним хвостиком ходила, — ухмыльнулся он. Почему-то воспоминания о той Ольке, беззащитной и даже глупой, потерявшей голову от щенячьей восторженной любви, его смешили. Сначала злили, он даже ревновал, а потом как ножом отрезало.
— Генку? — округлила глаза Оля. Она даже убрала газету, отложив её на подоконник.
— Ага, именно его. Ты б его не узнала — не человек, а ужас.
Лёша припомнил, как в школьном коридоре он стоял у стены, а Генка толкнул его плечом. Нечаянно толкнул, извинился даже, но вот засела занозой в памяти обида от смеха девчоночьего, может даже и Олиного.
— Почему? — спросила она, подавшись вперёд. С лица её словно сдёрнули кисею: на щеках проступил румянец, поджатые губы приоткрылись, глаза заблестели.
Лёша помолчал. Нечасто ему доставалось внимание жены, и момент следовало просмаковать, прочувствовать до последней секунды, сыграть как пьесу — а потом отложить подальше. Туда, где хранятся неприятные мысли, тайные желания и откровения о самом себе.
— Да знаешь, он же был… Ну, ты помнишь, каким он был, не мне рассказывать. А тут просто огрызок — обмылок! — остался. Вот-вот откинется…
Скатерти на столе не было, и лужа расплылась по плетёной салфетке. Оля зашарила руками, не зная, за что хвататься, крикнула сердито:
— Дай тряпку! Сидишь, как дубина!
Лёша вытер столешницу, бросил на пол бумажное полотенце, налил свежего чаю. Оля сидела отвернувшись, смотрела в окно. По весеннему двору, еще пыльно-серому, рассыпались зелёные конфетти хилых кустов, травяных кочек и тщательно пестуемых палисадников.
На лавке у дома напротив уже сидела бабка, кормила из пакета бездомного кота. Точно такой же, если не тот самый кот вчера вился у ног Генки, тёрся ребристыми боками о грязные штанины. Лёша не сказал жене, как зашлось сердце, стоило ему взглянуть в глаза бывшего одноклассника. Генкины глаза напоминали варёные яйца — мутные, серо-жёлтые, затянутые то ли бельмом, то ли плёнкой катаракты, — но взгляд оставался неожиданно острым. По нему только Леша и узнал его. Он был грязен, как бывают грязными бомжи, алкаши и все те, кто давно забил на себя. От смеси запахов мутило. Генка мычал что-то неразборчивое, скрёб чёрными полукружьями ногтей по одежде, заставляя брезгливо отстраняться, чтоб не подхватить от него заразу, не стать отверженным.
Леша сунул ему денег — пара скомканных купюр упала вниз, заинтересовав кота, — и поторопился уйти.
— А где ты его видел? — спросила Оля.
Она была уже в прихожей, застёгивала сапоги. Свесившиеся волосы закрыли лицо, розовый свитер обтянул острые лопатки. Лёша привычно подал ей куртку, принёс сумку и, смотря на её отражение в зеркале, ответил:
— Возле его прежнего дома, у старого детсада. А что?
— Да так, ничего, — она красила губы и смешно шепелявила. — Просто любопытно.
После визита к врачу Лёша отправился домой — всё равно с работы отпросился. Автобус вздохнул тяжело, выпустил на волю невеликую стайку школьников и Лёшу, чувствовавшего себя прогульщиком.
От остановки он пошёл кружным путем, выбирая дорожки покрасивее, любуясь только начавшей победоносную войну природой. Свесившиеся над оградами ветки пахли пряно, остро; клейкие листики так и хотелось размять в пальцах, чтоб почувствовать их жизненную силу.
Лёша сам не заметил, как из-за поворота показался забор старого детсада. Он перехватил покрепче портфель вспотевшей ладонью, нахмурился и зашагал быстрее. Некстати вспомнилось, как Генка подвывал вслед ему, а он шёл не оглядываясь, торопился, никак не мог избавиться от мерзкого ощущения чужих пальцев на себе. И теперь он оглянулся: нет ли кого позади? Никого. От облегчения даже задышалось легче, и Лёша решил больше не отвлекаться и идти домой прямо, не сворачивая.
— Нет, не надо.
Она выступила из тени неслышно, напугав его до острых колючек, впившихся в рёбра. Он потёр грудину, улыбнулся мягко, словно извиняясь, и разлил кипяток по чашкам.
— Знаешь, наверное, сегодня к врачу схожу, — сказал Лёша и поморщился. Больницы и поликлиники — да всё, связанное с медициной! — он недолюбливал.
— Сходи, — согласилась она и развернула газету.
Полотнище бумажное скрыло её лицо, как скрывали до того волосы, книги, экран ноутбука и постоянная вуаль отстранённости, ставшая третьей в их небольшой семье. Лёша вздохнул и сказал:
— Угадай, кого я вчера встретил?
Оля опустила вниз бумажный щит и взглянула на него. Вокруг ясных голубых глаз залегли тёмные тени, следы то ли усталости, то ли чего-то такого неявного, зыбкого, о чём ему и думать не хотелось.
— Кого?
— А ты угадай!
Она пожала плечами, возвращаясь к чтению, но разошедшегося Лёшу этим было не остановить.
— Даю подсказку: ты за ним хвостиком ходила, — ухмыльнулся он. Почему-то воспоминания о той Ольке, беззащитной и даже глупой, потерявшей голову от щенячьей восторженной любви, его смешили. Сначала злили, он даже ревновал, а потом как ножом отрезало.
— Генку? — округлила глаза Оля. Она даже убрала газету, отложив её на подоконник.
— Ага, именно его. Ты б его не узнала — не человек, а ужас.
Лёша припомнил, как в школьном коридоре он стоял у стены, а Генка толкнул его плечом. Нечаянно толкнул, извинился даже, но вот засела занозой в памяти обида от смеха девчоночьего, может даже и Олиного.
— Почему? — спросила она, подавшись вперёд. С лица её словно сдёрнули кисею: на щеках проступил румянец, поджатые губы приоткрылись, глаза заблестели.
Лёша помолчал. Нечасто ему доставалось внимание жены, и момент следовало просмаковать, прочувствовать до последней секунды, сыграть как пьесу — а потом отложить подальше. Туда, где хранятся неприятные мысли, тайные желания и откровения о самом себе.
— Да знаешь, он же был… Ну, ты помнишь, каким он был, не мне рассказывать. А тут просто огрызок — обмылок! — остался. Вот-вот откинется…
Скатерти на столе не было, и лужа расплылась по плетёной салфетке. Оля зашарила руками, не зная, за что хвататься, крикнула сердито:
— Дай тряпку! Сидишь, как дубина!
Лёша вытер столешницу, бросил на пол бумажное полотенце, налил свежего чаю. Оля сидела отвернувшись, смотрела в окно. По весеннему двору, еще пыльно-серому, рассыпались зелёные конфетти хилых кустов, травяных кочек и тщательно пестуемых палисадников.
На лавке у дома напротив уже сидела бабка, кормила из пакета бездомного кота. Точно такой же, если не тот самый кот вчера вился у ног Генки, тёрся ребристыми боками о грязные штанины. Лёша не сказал жене, как зашлось сердце, стоило ему взглянуть в глаза бывшего одноклассника. Генкины глаза напоминали варёные яйца — мутные, серо-жёлтые, затянутые то ли бельмом, то ли плёнкой катаракты, — но взгляд оставался неожиданно острым. По нему только Леша и узнал его. Он был грязен, как бывают грязными бомжи, алкаши и все те, кто давно забил на себя. От смеси запахов мутило. Генка мычал что-то неразборчивое, скрёб чёрными полукружьями ногтей по одежде, заставляя брезгливо отстраняться, чтоб не подхватить от него заразу, не стать отверженным.
Леша сунул ему денег — пара скомканных купюр упала вниз, заинтересовав кота, — и поторопился уйти.
— А где ты его видел? — спросила Оля.
Она была уже в прихожей, застёгивала сапоги. Свесившиеся волосы закрыли лицо, розовый свитер обтянул острые лопатки. Лёша привычно подал ей куртку, принёс сумку и, смотря на её отражение в зеркале, ответил:
— Возле его прежнего дома, у старого детсада. А что?
— Да так, ничего, — она красила губы и смешно шепелявила. — Просто любопытно.
После визита к врачу Лёша отправился домой — всё равно с работы отпросился. Автобус вздохнул тяжело, выпустил на волю невеликую стайку школьников и Лёшу, чувствовавшего себя прогульщиком.
От остановки он пошёл кружным путем, выбирая дорожки покрасивее, любуясь только начавшей победоносную войну природой. Свесившиеся над оградами ветки пахли пряно, остро; клейкие листики так и хотелось размять в пальцах, чтоб почувствовать их жизненную силу.
Лёша сам не заметил, как из-за поворота показался забор старого детсада. Он перехватил покрепче портфель вспотевшей ладонью, нахмурился и зашагал быстрее. Некстати вспомнилось, как Генка подвывал вслед ему, а он шёл не оглядываясь, торопился, никак не мог избавиться от мерзкого ощущения чужих пальцев на себе. И теперь он оглянулся: нет ли кого позади? Никого. От облегчения даже задышалось легче, и Лёша решил больше не отвлекаться и идти домой прямо, не сворачивая.
Страница
1 из 2
1 из 2
