Пёстрые перья

Голос у неё был гортанный, птичий. — Убеди себя, что ничего не было.

А я почему-то говорил — было. Не смогу убедить.

Хотя люди это умеют.

Утром снова не удаётся встать с первой попытки. Перья разбросаны по всей комнате вперемешку с тетрадными листками. С бумаги на меня смотрят круглоглазые пёстрые птицы — кто бы знал, на какие тонкие штрихи способна простая гелиевая ручка. Птицы шевелятся и взмахивают крыльями — это из-за гуляющего по квартире сквозняка.

Убираться сил нет. Безумно хочется кушать, но в холодильнике пусто, это я помню. Доковыляв до окна, задергиваю шторы, валюсь обратно на кровать и засыпаю.

В десять вечера просыпаться гораздо легче, чем в десять утра. Даже вспоминаю, что хотел побриться — кажется, вчера утром.

При виде парня по имени Паша в зеркале я не могу удержаться от истеричного смеха. Не знаю, почему, но его крючковатый нос, волосы торчком в две стороны на макушке, широко распахнутые, почти круглые глаза без тени сна — кажутся мне невероятно смешными. Кого-то он мне напоминает — не меня, что самое интересное.

… Перья и рисунки я порциями сжигаю в духовке. Удушливые палёный запах вызывает очередной рвотный приступ. Исторгаю из себя непонятный комок, похожий на ком пыли, и от этого тошнит ещё больше. Кажется, я не врал, когда говорил той Инге Николаевне из учебки, что болею, но мысль вызвать врача кажется глупой и даже опасной.

В чёлке снова запуталось очередное пёстрое пёрышко. Выдёргиваю его, кажется, с несколькими волосками — резкая боль заставляет слезиться глаза. Выбрасываю в форточку — сжигать уже боюсь.

Ночью снова накатывает приступ вдохновения. Рисунки летят со стола один за другим, я пытаюсь поймать ускользающее видение, словно нарисовать его — единственный способ выздороветь, но ничего не выходит. Один за другим листки летят на пол. Налетевший сквозняк с шорохом их перемешивает, круглоглазые птицы бесшумно взмахивают крыльями и разлетаются.

Когда живёшь на десятом этаже, удобно рассматривать крыши соседних восьмиэтажек. Крылатой тени я больше тогда не видел, но отчего-то заставлял себя верить, что она была. А теперь и рад бы разувериться, но привычка — неистребима. Любая привычка, если так подумать. Это очень по-людски.

… Утром на полу ворох девственно-чистых тетрадных листков и три исписанных гелиевых ручки. В кои-то веки перьев нет. Зато холодрыга — как на Северном полюсе. Ночи зимниее, а окно распахнуто настежь.

Закрываю, привычно уже задёргиваю шторы и ложусь спать. От вида чистых бумажных листков накатывает ни с чем не сравнимое облегчение, а сон лёгок и приятен. Гортанные крики, плывущий подо мной ветер и тёмный лес…

Вечером не встаю — слетаю с кровати, переполненный той сонной лёгкостью. В ванной из-за зеркальной глади меня провожает недоумённым взглядом взлохмаченный Паша Сипухин, в волосах которого запуталась целая россыпь пёстрых перьев. Я давно уже на кухне, а это несчастный зазеркальный парень всё смотрит растерянно. Потом устало зевает, тщательно выбирает перья из головы, морщится и уходит за край зеркала.

Я же давно у себя в комнате. Тени бумажные круглоглазых птиц бесшумно снуют по стенам, ветер то и дело заглядывает в распахнутое окно, а тело сжигает жар. Наверное, так себя чувствует человек, когда только рождается. Рождается и никак не может сделать свой первый вдох.

Круглоглазые птицы повсюду, и тут видение, которое я напрасно ловил на тетрадных листках, оказывается совсем рядом. Распахивает крылья и, бросившись с десятого этажа, скользит, бесшумно пропуская весенний ветер под крылом.

Первый крик новорождённого — глухое, гортанное уханье. Жар растворяется в ночи без остатка.

Говорят, если ночью над городскими крышами вы увидите совиную тень, ни за что не вглядывайтесь. А лучше — убедите себя, что вам показалось. Люди это хорошо умеют.

А то утром придётся вытрясать из кровати совиные перья. Впрочем — это уже будет ваша вина, а не моя. Люди такие любопытные…