Мы с вами встречались…

Это я стоял в палате для новорожденных рядом с врачом, когда вы делали свои первые вдохи. Это я буду стоять в толпе на кладбище, на похоронах вашей бабушки, тетки… ваших похоронах, с личиной малознакомого родственника из глубинки, кладбищенского сторожа, случайного зеваки.

Какая разница, с какой личиной, у меня их слишком много.

Каждый из вас видит меня по-своему, но никто никогда не видит правды.

На огромной, заросшей немытой посудой и грязью кухне, Кулинар готовит Эссенцию. Хищный орлиный нос, маленькие, глубоко посаженные глаза: слезящиеся, мутноватые. Желто-серый халат, изгвазданный до невозможного: один карман надорван по шву, на боку — гигантская заплата, левый рукав кто-то долго и с удовольствием пережевывал… Пять тысяч лет… увольте, такого и быть не может.

Я сижу на ближнем к окну конце гигантского стола, на маленьком расчищенном уголке — только-только хватает места поставить кружку, и прихлебываю кипяток, скупо сдобренный парой листьев зеленого чая. В колбах, пробирках, кастрюльках, бесцеремонно оккупировавших всю поверхность стола, что-то кипит, булькает, шипит, откуда-то несет сероводородом и одновременно весенним лугом.

Я никогда не спрашиваю, ЧТО и КАК мешает Кулинар, как он получает Эссенцию. Некоторые вопросы могут быть убийственно опасными. Мне важен только результат: два десятка миниатюрных запаянных колб на тумбочке у входной двери, отливающих всеми возможными цветами мира: от грязно-фиолетового до огненно-желтого. Колб с Эссенцией.

— Замерз? — Равнодушно спрашивает Кулинар, ни на секунду не отрываясь от своего дела: он мешает, переливает, взбалтывает, варит, варит Эссенцию.

Самое чудесное и самое страшное вещество вселенной. Вещество, названия которого не знает никто в этом мире, вещество, о самом существовании которого слышало не более десятка людей. Домыслы, легенды… Ну и правильно. Не надо знать людям, что на свете существуют такие вещи.

Я киваю и перехожу к делу:

— Пятнадцать, — выгружаю на стол из сумки колбы — точно такие же, как стоящие в штативе у двери, но их наполняет водянистый поблекший туман. Жалкое подобие, выдохшаяся использованная Эссенция.

Кулинар сразу возвращается к работе: не глядя, хватает колбу за колбой, мгновение смотрит оценивающе на свет, разбивает, сливает, приговаривая к себе под нос:

— Банально, старо… эту — вон, совсем истрепалась, новую сделаем… Хм… Помню… помню… разделим пополам… Глаза сверкают, спина распрямляется… дирижер невидимого оркестра, шеф-повар самой безумной кухни вселенной: там долить, это перелить, процедить, перемешать… да… за сотни лет можно добиться и не такого профессионального уровня.

Внезапно замирает, шепчет пухлыми губами:

— Опасно… черт возьми… опасно, но надо, давно такого не было… три дня варить… и не факт… — потом переводит взгляд на меня: — Все иди, иди, видишь — не до тебя. Забирай колбы и уходи! Завтра жду… — и вновь кидается обратно к штативам. Все для него меня уже нет. Есть только он и Эссенция.

Все ясно. Дня через три меня будет ждать среди обычных колб одна уникальная, с неповторимым составом. И вот что она сделает, к чему приведет… меня передёргивает… но три дня варки… не самое ужасное… это не месяц. Ходят слухи, что состав, который будет вариться месяц, навсегда уничтожит весь мир, но опять же — слухи, бредни, никто ничего точно не знает. В любом случае, я планирую не дожить до этого момента.

Кулинар не всегда такой. Бывает, он бросает всю работу, тащит меня в комнату, кидает на продавленный пыльный диван и, разлив по наскоро протёртым от пыли рюмкам коньяк незнамо какой давности, начинает рассказывать, одну за другой, странные истории, порой смешные, а порой безумно страшные — хохоча так, что трясется хрусталь на люстре. Потом вдруг внезапно мрачнеет и выставляет меня за дверь чуть ли не пинками. Он безумен: трудно за такой срок и при такой профессии сохранить себя в здравом уме.

У каждого своя судьба.

Почему-то я всегда знаю, сколько и где мне понадобится колб. Знание это приходит само по себе, словно ниоткуда. Словно лампочка вспыхивает в голове. Говорят, существуют люди, которые смотрят на человека и понимают всё-всё, что творится в нём. Вот и я, подходя к роддому, начинаю понимать, что тут мне потребуется восемь колб, а в следующем роддоме всего пять.

На улице вёе та же мерзость, что и весь день, слякоть, асфальт покрыт кашеобразным снегом… И эта мерзость будет продолжаться, если верить прогнозам, еще неделю. Завтра, во всяком случае, точно. А мне тащиться на Смоленское: забрать шесть колб, потом на 9-е января: десятка… Поднимаюсь по лестнице. Сестричка на посту равнодушно провожает меня взглядом, санитар в углу кивает и что-то бормочет: здоровается, видно. Иногда мне безумно интересно — КЕМ видят они меня. Врачом с отделения, медбратом, молодой мамашей или просто тенью… неважно.