Пусть никто никогда

Алексей долго молчал, пока наконец не заговорил хриплым шепотом:

— Я хочу, чтобы ее никто никогда больше не полюбил… кроме меня, конечно, — добавил он поспешно. И, желая объяснить свою просьбу, продолжил: — Я в армию ухожу на два года. А у нее здесь друзья, компании, вечеринки. Конечно, кто-то заинтересуется ей, кем-то она, но… я люблю ее! Я хочу, чтобы ей не отвечали взаимностью. Тогда она поймет, что только я — ее суженый. Вы сможете сделать это?

— Я-то смогу, — вздохнула бабка.

— А вот ты, уверен ли до конца?

Алексей убежденно кивнул. Бабка переспросила:

— А ну как судьба повернется, что тогда?

Алексей настаивал на своем. Так продолжалось довольно долго, пока старуха наконец не сдалась:

— Приноси завтра прядь ее волос, — сухо сказала она и, заметив, что гость поспешно полез в карман за деньгами, лишь махнула рукой: завтра, дескать, и расплатишься.

Друзья вышли от бабки в молчании. Они дошли до Пролетарской, где, не сговариваясь, попрощались и разошлись в разные стороны. Оба были раздосадованы: Витька злился на молчание Алексея, а тот корил самого себя.

В тот же вечер Алексей и Анна поехали ночевать к его дяде-экспедитору, которого в эти дни, как никогда кстати, не было в городе. Они провели чудесную ночь, и девушку смутила лишь необычная задумчивость и молчаливость ее друга, которую, впрочем, она списала на волнение перед уходом в армию. Утро встретило их кустистыми тучами и мелким серебряным дождем. Они договорились встретиться на его проводах… В то время, когда Алексей, готовясь к вечеру, с полным пакетом бутылок и закусок плелся домой, бабка по все той же кривой дорожке вела к крыльцу молодую девушку. Та хоть и была явно смущена, но все же в глазах ее искрился потаенным светом какой-то решительный огонек, что заметно удивило старуху. В той же самой передней состоялся следующий разговор:

— Я хочу приворожить любимого… Понимаете, он уходит в армию, а там… там же своих девушек море — вон они, толпой у ворот каждой части стоят. Мало ли что, сойдется с какой-нибудь и забудет. Случаев таких много… Бабка покачала головой.

— Уверена ли?

— Да!

Старуха вздохнула. Расспросив девушку еще, она произнесла:

— Фотографию и прядь его волос принесешь завтра.

Девушка, как оказалось, была готова к этой просьбе: она тут же выложила перед старухой требуемое. Положив рядом с прядью деньги, смущенно добавила:

— Сегодня ночью прядь срезала.

Возможно, если бы Алексей поспешил, он бы столкнулся с Анной прямо у калитки бабкиного дома. Однако он шел тем шагом, который называют «один вперед и два назад». Сжимая в руке прядь ее русых волос, он все думал, а нужно ли это? В конце концов Алексей решился, зашагал быстрее, но, когда он появился перед бабкиным домом, Анна уже переулком спешила прочь. Они не стретились… Алексей, передав бабке прядь волос и деньги, в одиночестве поехал домой.

… Он, после шести месяцев службы во Владикавказе, попал в Чечню, где еще после шести месяцев получил серьезнейшее ранение. Вердикт врачей был суров: передвигаться сможет только в пределах квартиры — лестничный марш уже не одолеть. Его привезли в город, назначили пенсию и забыли. Она, когда увидела его в первый раз, ужаснулась и убежала, а когда увидела во второй — просто сказала «прощай!» — от ее былого чувства не осталось и следа. Калека и инвалид не удовлетворял ни одному запросу молодой девушки… Он же любил ее, любил еще сильнее, чем прежде. А потому ежедневно просил своего дядю довезти его в машине к ее подъезду, чтобы хотя бы только увидеть ее и, если повезет, поговорить. Она, заметив с балкона примелькавшуюся машину, не выходила из квартиры: после сотен «нет» и «никогда» она не хотела даже видеть его… Ее мучала совесть, и она пыталась «отворожить» его, но старая бабка полгода уже как умерла, а все новые, появившиеся, как грибы после дождя, не могли ничего поделать.

Однако и ее жизнь не ладилась. Молодая и красивая, она привлекала мужчин, но те, едва познакомившись, уходили в сторону, а вскоре и вообще исчезали. Ее никто не любил.

Так они и жили, вернее, существовали, связанные невидимой ниточкой. Эту ниточку можно было осязаемо ощутить лишь тогда, когда они, раз в полгода, а то и реже, по отдельности бывая у Витьки, вдруг резко вздрагивали, едва лишь голос с магнитофона начинал петь:

«Пусть никто никогда не полюбит»…