Владимир Ипполитович Безвременьев (самым внезапным и коварнейшим образом), обнаружил, что прежний ход вещей, ему, как будто, и не подвластен. И ведь, вроде как, и нельзя было ничего поделать. Быть может потому, — что для этого требовалось найти ту точку отсчета, с которой стабильный (до сих пор) круговорот жизни — принялся идти: в одном ему известном порядке…
Добавить в моё избранное
6 мин, 10 сек 12255
Или просто, что было уже значительно вернее, — беспорядке. Потому как — как же это еще называть? (Причем, стоило заметить, что какого-то особого — так сказать, суматошного порядка — еще, вроде как, и не было. Просто, в одночасье… все словно стало с головы на ноги. Ну, или — с ног на голову. В зависимости, от того, как у кого стояло раньше).
В общем, Владимир Ипполитович заметил… даже нет… Владимир Ипполитович, как-то странно обратил внимание, — что привычный закон мироздания — как бы разом потерял свою актуальность. И, теперь, кажется (может, действительно, пока только кажется), — что все самым неожиданным образом изменилось.
Первым звоночком было необъяснимое желание Безвременьева перечитать старые книги из собственной библиотеки, насчитывающей несколько тысяч томов. Да, не абы какие — а те, которые аккурат (и не только самим Владимиром Ипполитовичем) относились к так называемой детско-юношеской литературе. Жюль Верн, Даниэль Дэфо, Герберт Уэльс, Чарльз Диккенс, Фенимор Купер… и кроме них: Бальзак, Стендаль, Мериме, и тому прочие (включая многочисленных русских классиков XVIII-XIX вв.) — неожиданно завладели его сознанием. Причем, что поистине оказалось удивительным, Безвременьев (как будто бы) ощутил прикосновение к тайне… той тайне, завесу над которой приоткрывает любой нормальный подросток 12-14 лет (а то и значительно раньше, например, большинство из перечисленных автором сам Безвременьев прочитал еще в 8 — 10 лет), — и после… к ней (тайне) уже не возвращаются. И не потому, что как-то там, разочаровался в некогда любимых книгах. Совсем даже нет. Просто он, — перешёл на другой, следующий, этап в своем интеллектуальном развитии; и вполне объяснимо, — что уже там, — появились другие, новые авторы. (И у нашего героя, до сих пор, все шло самым, как говорится, надлежащим образом. Тем более, что, в какой-то мере, чтение книг он сделал своей профессией, работая преподавателем на кафедре мировой литературы одного из недавно открывшихся Питерских ВУЗов. А до того, — тоже не бездействовал; занимаясь наукой — филологией, — и защитив кандидатскую диссертацию, — что в его тридцать лет — в принципе, было неплохо).
Столкнувшись с подобным своим желанием — Владимир Ипполитович, самым незавидным образом, опечалился. Что случилось? Почему он, как-то вдруг, стал испытывать наслаждение от той литературы, к которой, (как надеялся), — уже никогда не прикоснется? (Ну, может, только разве, чтобы вспомнить какие отдельные моменты из прочитанных книг: пожурить, там, сына-школьника, или проверить некоторых студентов, выбравших в качестве темы — что-нибудь из подобных произведений… ).
Но, что было поистине, самым печальным — доцент Безвременьев испытал необъяснимое (в его нынешнем образе — знатока литературы) удовольствие от прочитанного. При том (а это было, пожалуй, уже — не вторым звоночком, — а первым симптомом), к действительно интеллектуальной прозе, — он, вдруг, самым неожиданным образом охладел. А что было еще точнее, — вдруг как-то разом, — перестал ее понимать. Практически в одночасье, она стала (для него) — скучной (если не сказать — занудной), и неинтересной.
А, ведь, было время… Когда с удивительнейшим наслаждением (и даже — трепетом) он открывал томики: Кафки, Борхеса, Кортасара, Воннегута, Джойса, Набокова, Белого, Мариенгофа… Буквально зачитывался произведениями Камю, Сартра, Кундеры, Маркеса, Стейнбека, Бэнкса, Гари, Аксенова, Довлатова, Битова, Сологуба… Куда все ушло?
Все куда-то безвозвратно ушло… Этой прозы, Безвременьев, теперь (в лучшем случае) не понимал; в худшем… в худшем он, — вообще не мог прочитать ни строчки; задаваясь вопросом, — о чем здесь написано…
И ведь, быть может, ему бы следовало с кем поговорить? Спросить совета… А то, — и просто поговорить; чтобы, по реакции собеседника, (например), — попытаться понять: что же это с ним, с Владимиром Ипполитовичем Безвременьевым, происходит… Но вот в том-то и дело — что-либо подобное почти изначально исключалось. И не потому, что Безвременьев чего-то опасался (хотя, бесспорно, было и это; причем он не то что опасался, а самым настоящим образом боялся; именно — боялся); и даже не потому, что Владимир Ипполитович не знал, как ему правильно — подойти к чему-то подобному. Совсем нет. Вернее — не это было главное. Основным (тем, что напрочь перекрывало, возникшее было, желание) было то, что у Безвременьева, просто, не было на примете человека, с кем он мог бы так просто взять, да пообщаться.
Одних он считал — завистниками (а потому — сразу обманут, навредят, разнесут дурную весть по институту и городу); других — откровенными дураками (не поймут, испоганят смысл, исковеркают правду); третьих… впрочем, третьих-то уже и не было. Но даже, если б кто случайно и объявился бы, — то он сразу же оказался бы зачислен в стан и первых, и вторых, и воображаемых третьих, четвертых, пятых… десятых… ).
Что было делать Безвременьеву?
В общем, Владимир Ипполитович заметил… даже нет… Владимир Ипполитович, как-то странно обратил внимание, — что привычный закон мироздания — как бы разом потерял свою актуальность. И, теперь, кажется (может, действительно, пока только кажется), — что все самым неожиданным образом изменилось.
Первым звоночком было необъяснимое желание Безвременьева перечитать старые книги из собственной библиотеки, насчитывающей несколько тысяч томов. Да, не абы какие — а те, которые аккурат (и не только самим Владимиром Ипполитовичем) относились к так называемой детско-юношеской литературе. Жюль Верн, Даниэль Дэфо, Герберт Уэльс, Чарльз Диккенс, Фенимор Купер… и кроме них: Бальзак, Стендаль, Мериме, и тому прочие (включая многочисленных русских классиков XVIII-XIX вв.) — неожиданно завладели его сознанием. Причем, что поистине оказалось удивительным, Безвременьев (как будто бы) ощутил прикосновение к тайне… той тайне, завесу над которой приоткрывает любой нормальный подросток 12-14 лет (а то и значительно раньше, например, большинство из перечисленных автором сам Безвременьев прочитал еще в 8 — 10 лет), — и после… к ней (тайне) уже не возвращаются. И не потому, что как-то там, разочаровался в некогда любимых книгах. Совсем даже нет. Просто он, — перешёл на другой, следующий, этап в своем интеллектуальном развитии; и вполне объяснимо, — что уже там, — появились другие, новые авторы. (И у нашего героя, до сих пор, все шло самым, как говорится, надлежащим образом. Тем более, что, в какой-то мере, чтение книг он сделал своей профессией, работая преподавателем на кафедре мировой литературы одного из недавно открывшихся Питерских ВУЗов. А до того, — тоже не бездействовал; занимаясь наукой — филологией, — и защитив кандидатскую диссертацию, — что в его тридцать лет — в принципе, было неплохо).
Столкнувшись с подобным своим желанием — Владимир Ипполитович, самым незавидным образом, опечалился. Что случилось? Почему он, как-то вдруг, стал испытывать наслаждение от той литературы, к которой, (как надеялся), — уже никогда не прикоснется? (Ну, может, только разве, чтобы вспомнить какие отдельные моменты из прочитанных книг: пожурить, там, сына-школьника, или проверить некоторых студентов, выбравших в качестве темы — что-нибудь из подобных произведений… ).
Но, что было поистине, самым печальным — доцент Безвременьев испытал необъяснимое (в его нынешнем образе — знатока литературы) удовольствие от прочитанного. При том (а это было, пожалуй, уже — не вторым звоночком, — а первым симптомом), к действительно интеллектуальной прозе, — он, вдруг, самым неожиданным образом охладел. А что было еще точнее, — вдруг как-то разом, — перестал ее понимать. Практически в одночасье, она стала (для него) — скучной (если не сказать — занудной), и неинтересной.
А, ведь, было время… Когда с удивительнейшим наслаждением (и даже — трепетом) он открывал томики: Кафки, Борхеса, Кортасара, Воннегута, Джойса, Набокова, Белого, Мариенгофа… Буквально зачитывался произведениями Камю, Сартра, Кундеры, Маркеса, Стейнбека, Бэнкса, Гари, Аксенова, Довлатова, Битова, Сологуба… Куда все ушло?
Все куда-то безвозвратно ушло… Этой прозы, Безвременьев, теперь (в лучшем случае) не понимал; в худшем… в худшем он, — вообще не мог прочитать ни строчки; задаваясь вопросом, — о чем здесь написано…
И ведь, быть может, ему бы следовало с кем поговорить? Спросить совета… А то, — и просто поговорить; чтобы, по реакции собеседника, (например), — попытаться понять: что же это с ним, с Владимиром Ипполитовичем Безвременьевым, происходит… Но вот в том-то и дело — что-либо подобное почти изначально исключалось. И не потому, что Безвременьев чего-то опасался (хотя, бесспорно, было и это; причем он не то что опасался, а самым настоящим образом боялся; именно — боялся); и даже не потому, что Владимир Ипполитович не знал, как ему правильно — подойти к чему-то подобному. Совсем нет. Вернее — не это было главное. Основным (тем, что напрочь перекрывало, возникшее было, желание) было то, что у Безвременьева, просто, не было на примете человека, с кем он мог бы так просто взять, да пообщаться.
Одних он считал — завистниками (а потому — сразу обманут, навредят, разнесут дурную весть по институту и городу); других — откровенными дураками (не поймут, испоганят смысл, исковеркают правду); третьих… впрочем, третьих-то уже и не было. Но даже, если б кто случайно и объявился бы, — то он сразу же оказался бы зачислен в стан и первых, и вторых, и воображаемых третьих, четвертых, пятых… десятых… ).
Что было делать Безвременьеву?
Страница
1 из 2
1 из 2
