Я больше не пойду на работу. Пусть дрожат от неугомонных вибраций оба телефона, пусть переполняется недоуменными письмами почтовый ящик — я не вернусь туда, даже если лишусь всяческих средств к существованию.
Добавить в моё избранное
6 мин, 10 сек 9681
Эти строки я пишу в качестве предостережения, хоть и не осмеливаюсь назвать настоящие имена и адреса. Льщу себя надеждой, что, узнав о случившемся со мной, мудрый читатель проявит осмотрительность. Нет, скажу резче: бегите оттуда, бегите прочь, не медля ни секунды, если вам дороги жизнь и рассудок!
Сперва — запомните хорошенько — сперва ничто не предвещает опасности.
Вы, предположим, преподаватель из числа тех, кто зарабатывает на хлеб на неких вечерних курсах: неважно, монгольского ли языка, макраме или математики. Разве имеет значение, какими тривиальными глупостями вы занимаете вечера вместо того, чтобы претворять в жизнь истинные желания своего сердца?
Итак, первый час проходит, как у вас заведено, в безудержно-наивном благодушии. С щебечущей группой вы удаляетесь на чайный перерыв, идете по длинному, узкому, тусклому коридору, в конце которого брезжит мертвенный свет кухни. Еще минута, и в старом чайнике среди желтоватых известковых наростов вспухают и лопаются первые водяные пузыри. Шипит зловонный растворимый кофе, брызгает охристой пеной на липкую клеенку. Рвется из кипятка, словно трехдневный утопленник, чайный пакет, стреноженный тонкой нитью. Оседают на дно стакана мутным маревом белесые сахарные песчинки.
Кр-р-р-рок! Кр-р-рок! Хрип воды в кране заставляет присутствующих встрепенуться. Они моргают, трясут головами, прогоняя морок, открывают рты, заговаривают одновременно.
Весело рассказывают про домашних животных, поездку в горы, удачные фотографии и нелюбовь мужчин к шопингу.
Ваше ухо выхватывает лишь фрагменты, а разум тасует их, словно засаленную колоду, придает против вашей же воли зловещий смысл:
… кусаются… бежать некуда… в следующий раз… шаманские… больно?
Вы поспешно вступаете в разговор, и собственный голос кажется вам чужим и сиплым.
— Мне снился мост. Мост без перил, прогнивший, перекошенный. На нем стояла маленькая девочка, зажав руками уши. А над ней зависли два огромных рта, один обрамлен грубой щетиной, другой — тонкогуб и аскетичен. Из обоих ртов вырывались какофонические звуки, и девочка безудержно рыдала. На этом сон закончился, — говорите вы и растерянно оглядываетесь: ваши собеседники успели уйти.
Остается лишь один — возможно, тонкопалый, как музыкант или скульптор, возможно, смуглый, как метис. Наливает себе кипятка, яростно размешивает последнюю упрямую сахаринку.
Вы киваете ему, встаете и выходите в коридор. В классе вас уже терпеливо ждут, не упрекают за эксцентричность, не просят умерить макабрическую фантазию — как жаль.
Вы садитесь, не закрывая двери, и слышите быструю поступь из коридора. Это запоздавший ученик. Шум шагов внезапно глохнет. Вы приподнимаете голову и ждете. Группа затаила дыхание. В тишине возникает звук — новый звук.
Это тайное скольжение сладкой слизи, это коварное бульканье недельного бульона, это последние капли ледяного коктейля в чужой соломке. Это не человеческие шаги!
Вы не видите, что в двери, вы видите лишь тех, кто напротив. Облегчение, читавшееся было в их лицах, застывает на полпути.
Обнажаются в оскале зубы, дрожат и морщатся бледные щеки, волнами корежатся изумленные лбы.
Вы медленно поворачиваетесь.
— Я прибыл в вашу группу по обмену, — говорит он и плюхается, да, плюхается на свободное место.
У вас вырывается облегченный вздох.
Вы обучаете новичка, который назвался «обменщиком», всему: как не засасывать желеобразными боками учебники, проходя мимо парт соседей; как удерживать в отростке, заменяющем руку, зеленый фломастер. Вы привыкаете к его запаху — единственному, что можно считать безоговорочно приятным в этой колышущейся буроватой туше, — тонкому и пряному аромату лимона или мелиссы, будто в кабинете дорогого стоматолога. Вы ничуть не вспоминаете о том несчастном, что задержался на кухне, размешивая сахар. Если все это так, вы дорого заплатите за беспечность.
В своем благодушии вы окажетесь глухи и слепы, вы не сможете предотвратить абсолютный ужас, что однажды встретит вас посреди мирного класса. Вы застынете в дверях, не в силах оторвать зачарованный взгляд от тошнотворно-сладкого зрелища: полупрозрачная туша нежно склоняется над телом лучшего в группе, самого веселого, самого смышленого. Лицо несчастного побагровеет, глаза расширятся от смертного ужаса, отвратительные отростки заполнят его рот, уши и ноздри — если вы не успеете вовремя. Опередите обменщика, молю вас! Ведь иначе он затянет тело ни в чем не повинного человека в буроватую жижу, запечатает в безвоздушном пространстве, навсегда выкорчует из ткани нашего мира.
Мы не успели. Нашего друга было уже не спасти. Звать на помощь со стороны, сообщать о гнусных обстоятельствах его гибели? Никто не посмел: мы боялись обвинения в сумасшествии. Связанные худшей из круговых порук, мы стиснули безудержно стучащие челюсти, и через некоторое время мне удалось продолжить урок.
Сперва — запомните хорошенько — сперва ничто не предвещает опасности.
Вы, предположим, преподаватель из числа тех, кто зарабатывает на хлеб на неких вечерних курсах: неважно, монгольского ли языка, макраме или математики. Разве имеет значение, какими тривиальными глупостями вы занимаете вечера вместо того, чтобы претворять в жизнь истинные желания своего сердца?
Итак, первый час проходит, как у вас заведено, в безудержно-наивном благодушии. С щебечущей группой вы удаляетесь на чайный перерыв, идете по длинному, узкому, тусклому коридору, в конце которого брезжит мертвенный свет кухни. Еще минута, и в старом чайнике среди желтоватых известковых наростов вспухают и лопаются первые водяные пузыри. Шипит зловонный растворимый кофе, брызгает охристой пеной на липкую клеенку. Рвется из кипятка, словно трехдневный утопленник, чайный пакет, стреноженный тонкой нитью. Оседают на дно стакана мутным маревом белесые сахарные песчинки.
Кр-р-р-рок! Кр-р-рок! Хрип воды в кране заставляет присутствующих встрепенуться. Они моргают, трясут головами, прогоняя морок, открывают рты, заговаривают одновременно.
Весело рассказывают про домашних животных, поездку в горы, удачные фотографии и нелюбовь мужчин к шопингу.
Ваше ухо выхватывает лишь фрагменты, а разум тасует их, словно засаленную колоду, придает против вашей же воли зловещий смысл:
… кусаются… бежать некуда… в следующий раз… шаманские… больно?
Вы поспешно вступаете в разговор, и собственный голос кажется вам чужим и сиплым.
— Мне снился мост. Мост без перил, прогнивший, перекошенный. На нем стояла маленькая девочка, зажав руками уши. А над ней зависли два огромных рта, один обрамлен грубой щетиной, другой — тонкогуб и аскетичен. Из обоих ртов вырывались какофонические звуки, и девочка безудержно рыдала. На этом сон закончился, — говорите вы и растерянно оглядываетесь: ваши собеседники успели уйти.
Остается лишь один — возможно, тонкопалый, как музыкант или скульптор, возможно, смуглый, как метис. Наливает себе кипятка, яростно размешивает последнюю упрямую сахаринку.
Вы киваете ему, встаете и выходите в коридор. В классе вас уже терпеливо ждут, не упрекают за эксцентричность, не просят умерить макабрическую фантазию — как жаль.
Вы садитесь, не закрывая двери, и слышите быструю поступь из коридора. Это запоздавший ученик. Шум шагов внезапно глохнет. Вы приподнимаете голову и ждете. Группа затаила дыхание. В тишине возникает звук — новый звук.
Это тайное скольжение сладкой слизи, это коварное бульканье недельного бульона, это последние капли ледяного коктейля в чужой соломке. Это не человеческие шаги!
Вы не видите, что в двери, вы видите лишь тех, кто напротив. Облегчение, читавшееся было в их лицах, застывает на полпути.
Обнажаются в оскале зубы, дрожат и морщатся бледные щеки, волнами корежатся изумленные лбы.
Вы медленно поворачиваетесь.
— Я прибыл в вашу группу по обмену, — говорит он и плюхается, да, плюхается на свободное место.
У вас вырывается облегченный вздох.
Вы обучаете новичка, который назвался «обменщиком», всему: как не засасывать желеобразными боками учебники, проходя мимо парт соседей; как удерживать в отростке, заменяющем руку, зеленый фломастер. Вы привыкаете к его запаху — единственному, что можно считать безоговорочно приятным в этой колышущейся буроватой туше, — тонкому и пряному аромату лимона или мелиссы, будто в кабинете дорогого стоматолога. Вы ничуть не вспоминаете о том несчастном, что задержался на кухне, размешивая сахар. Если все это так, вы дорого заплатите за беспечность.
В своем благодушии вы окажетесь глухи и слепы, вы не сможете предотвратить абсолютный ужас, что однажды встретит вас посреди мирного класса. Вы застынете в дверях, не в силах оторвать зачарованный взгляд от тошнотворно-сладкого зрелища: полупрозрачная туша нежно склоняется над телом лучшего в группе, самого веселого, самого смышленого. Лицо несчастного побагровеет, глаза расширятся от смертного ужаса, отвратительные отростки заполнят его рот, уши и ноздри — если вы не успеете вовремя. Опередите обменщика, молю вас! Ведь иначе он затянет тело ни в чем не повинного человека в буроватую жижу, запечатает в безвоздушном пространстве, навсегда выкорчует из ткани нашего мира.
Мы не успели. Нашего друга было уже не спасти. Звать на помощь со стороны, сообщать о гнусных обстоятельствах его гибели? Никто не посмел: мы боялись обвинения в сумасшествии. Связанные худшей из круговых порук, мы стиснули безудержно стучащие челюсти, и через некоторое время мне удалось продолжить урок.
Страница
1 из 2
1 из 2
