Ночь была тёплой, но, в тоже время, не томила. Дневной зной казался отцу Варфоломею карой небесной, посланной человечеству за грехи тяжкие. Днём он изнывал в душной церкви, во время обедни грузное тело монаха покрывалось испариной, отчего ряса тут же делалась мокрой…
Добавить в моё избранное
6 мин, 41 сек 16779
Какие только средства не были употреблены священником — ничего не помогало. И вот сейчас, когда солнце уже было за горизонтом и с речки дул освежающий ветерок, Варфоломей блаженствовал, располагаясь на лавочке возле церкви. Молиться не хотелось, лучше было просто посидеть и отдохнуть. Желудок потихоньку давал знать о себе, но Варфоломей держался (взамен молитвы), что — то упорно заставляло его сидеть на месте, вместо того, чтоб отправиться в келью, аккурат за иконостасом, и отужинать. На столе его ждала картошечка с маслицем, жирный кусок свинины (да простит Господь такие аппетиты), селёдочка с молоками и разнообразные соления… Настроение было хорошее (ибо погода к этому располагала), но беспокойные мысли всё же блуждали в голове: думая о предстоящем ужине, Варфоломей невольно вспоминал детство, когда в пост наедался у безбожницы бабы Марьи блинов с мясом, отпыхиваясь шёл он домой и знал, что ему попадёт. Дома он признавался сначала Матушке, что изволил скушать две тарелки(((… «уж больно хороши были»… ), последнее признавал даже суровый отец, но всему своё время; он стягивал с Варфоломеюшки портки и липовыми розгами учил чтить религиозные каноны, после чего неделю нельзя было присесть. Но на следующий день он снова бежал к бабе Марье, уже стоя уминал тарелку, другую чего — нибудь отнюдь не постного и с пунцовыми щёчками (а они непременно были пунцовые, после такого стола) шёл домой, вытирая снегом масло с губ — розги отца не научили Варфоломея воздержанию. Не научили этому и розги духовной семинарии, когда он видел кусок мяса под чесночным соусом (хотя и без него тоже не дурно), он не мог удержаться — мысли о грехе не казались в те моменты столь ужасными, хотя человеком, по природе своей, был он беззлобным, даже добры, не жадным и, иногда, набожным.
Наступил один из таких моментов, когда расплывшийся, в свои тридцать пять лет, во все стороны священник начинал подозревать, что олицетворяет собой проявление всех самых тяжких грехов. Захотелось помолиться, но лень пересилила. Он снова представил палящее солнце и ему сделалось дурно.
«Кажется, Глафира обещала завтра с вечера истопить баню и принести отвару из берёзовых почек — от пота, говорят, помогает».
Варфоломей встал со скамейки и, перекрестившись у входа в церковь, пошёл ужинать, аккурат за иконостас.
Глафира сидела на лавке возле покосившейся бани, из которой доносился рёв батюшки, нещадно хлеставшего себя свежим дубовым веником. Она аккуратно сыпала в бочонок берёзовые почки, нашёптывая при этом какие — то непонятные слова. Вдруг сзади послышался грохот, дверь заскрипела и из бани вывалился красный Варфоломей, закутавшийся в простыню. Он развалился на лавке и захрипел.
— Квасу, батюшка? — Глафира зачерпнула деревянной кружкой из бочонка и подала ему. Он быстро схватил кружку, перекрестился и быстро осушил её.
— Ах, хорош квас, ядрёный! Дала бы пару бутылей, а то ведь на обедне помираю от жары, крепче, чем у тебя в бане, а тут опрокинешь кружечку, всё ж легче!
Она хитро засмеялась, грозя пальцем. Отец же, поставив кружку, отерев бороду, с коварным лицом потянул руку в сторону Глафиры и попытался ухватить её за грудь, но женщина оказалась проворнее и ускользнула в последний момент, отчего мокрый отец проехал по лавке и угодил в крапиву растущую у забора.
— Эка чёртова баба! Так и зашибиться не долго! Ты чего такое вытворяешь?!
— А ты чего лезешь?! Чёрт в рясе!— она перекрестилась.
— Мужика нет, так и лапать можно? А вот вернётся он, а тут ты лазаешь! Он на рясу смотреть не будет! Ха — ха — ха!
— Тьфу, дрянная баба!
Варфоломей махнул рукой и вернулся в баню.
Густой, томящий пар жадно клубился во всех углах. Отец восседал на пологе и лениво хлестал себя веником тяжело отпыхиваясь — париться было трудно. Неожиданно отворилась дверь и из предбанника на попа уставилась испуганная Глафира. Он охнул и прикрылся веником.
— Ты чего, сдурела?! Аль поумнела? А раз так, тогда квасу сперва принеси — шибко в горле пересохло!
— Да, а навозу тебе, для вкуса, туда не бухнуть, козёл безрогий?! Иди сюда, только тихо.
Варфоломей нехотя слез с полока и пошёл к Глафире.
— Ну чего тебе?
— Да тише, чего разорался! Погорели мы с тобой батюшка — мужик мой вернулся! Увидит тебя здесь — пропал ты, да и я с тобой, будь ты не ладен, кабель недоезжаный!
Поп побледнел и на минуту выпустил веник из рук (но потом опомнился и подобрал его).
— Чего ж делать — то, Глафирушка?!
— Чего — чего, убегать. Вот, я тебе кальсоны твои принесла, натягивай!
— Отвернись, — буркнул он стеснительно.
— Да пропади ты со своим срамом! Окно видишь? Сигай через него, в заборе три доски сломано.
— Она быстро оглядела монаха с ног до головы.
— Наверное, пролезешь. Если застрянешь, ломай оставшиеся.
Наступил один из таких моментов, когда расплывшийся, в свои тридцать пять лет, во все стороны священник начинал подозревать, что олицетворяет собой проявление всех самых тяжких грехов. Захотелось помолиться, но лень пересилила. Он снова представил палящее солнце и ему сделалось дурно.
«Кажется, Глафира обещала завтра с вечера истопить баню и принести отвару из берёзовых почек — от пота, говорят, помогает».
Варфоломей встал со скамейки и, перекрестившись у входа в церковь, пошёл ужинать, аккурат за иконостас.
Глафира сидела на лавке возле покосившейся бани, из которой доносился рёв батюшки, нещадно хлеставшего себя свежим дубовым веником. Она аккуратно сыпала в бочонок берёзовые почки, нашёптывая при этом какие — то непонятные слова. Вдруг сзади послышался грохот, дверь заскрипела и из бани вывалился красный Варфоломей, закутавшийся в простыню. Он развалился на лавке и захрипел.
— Квасу, батюшка? — Глафира зачерпнула деревянной кружкой из бочонка и подала ему. Он быстро схватил кружку, перекрестился и быстро осушил её.
— Ах, хорош квас, ядрёный! Дала бы пару бутылей, а то ведь на обедне помираю от жары, крепче, чем у тебя в бане, а тут опрокинешь кружечку, всё ж легче!
Она хитро засмеялась, грозя пальцем. Отец же, поставив кружку, отерев бороду, с коварным лицом потянул руку в сторону Глафиры и попытался ухватить её за грудь, но женщина оказалась проворнее и ускользнула в последний момент, отчего мокрый отец проехал по лавке и угодил в крапиву растущую у забора.
— Эка чёртова баба! Так и зашибиться не долго! Ты чего такое вытворяешь?!
— А ты чего лезешь?! Чёрт в рясе!— она перекрестилась.
— Мужика нет, так и лапать можно? А вот вернётся он, а тут ты лазаешь! Он на рясу смотреть не будет! Ха — ха — ха!
— Тьфу, дрянная баба!
Варфоломей махнул рукой и вернулся в баню.
Густой, томящий пар жадно клубился во всех углах. Отец восседал на пологе и лениво хлестал себя веником тяжело отпыхиваясь — париться было трудно. Неожиданно отворилась дверь и из предбанника на попа уставилась испуганная Глафира. Он охнул и прикрылся веником.
— Ты чего, сдурела?! Аль поумнела? А раз так, тогда квасу сперва принеси — шибко в горле пересохло!
— Да, а навозу тебе, для вкуса, туда не бухнуть, козёл безрогий?! Иди сюда, только тихо.
Варфоломей нехотя слез с полока и пошёл к Глафире.
— Ну чего тебе?
— Да тише, чего разорался! Погорели мы с тобой батюшка — мужик мой вернулся! Увидит тебя здесь — пропал ты, да и я с тобой, будь ты не ладен, кабель недоезжаный!
Поп побледнел и на минуту выпустил веник из рук (но потом опомнился и подобрал его).
— Чего ж делать — то, Глафирушка?!
— Чего — чего, убегать. Вот, я тебе кальсоны твои принесла, натягивай!
— Отвернись, — буркнул он стеснительно.
— Да пропади ты со своим срамом! Окно видишь? Сигай через него, в заборе три доски сломано.
— Она быстро оглядела монаха с ног до головы.
— Наверное, пролезешь. Если застрянешь, ломай оставшиеся.
Страница
1 из 2
1 из 2
