Добавить в моё избранное
6 мин, 41 сек 16778
Вылезешь, беги прямо, до старого колодца, там дорога будет, свернёшь налево — аккурат к озеру выберешься.
— А рясу — то! — спохватился Варфоломей, засовывая ногу в окно.
— Беги, скажу стирать забрала!
В то время, пока Глафира обхаживала мужа, отец Варфоломей в изорванных кальсонах (он еле влез в дыру) по мере своих немногочисленных уже сил приближался к густому ельнику, за которым пряталось кладбище. Хотя священные писания запрещали суеверия, как остатки темного дохристианского мира, батюшка верил и в ведьм, и в русалок, и в леших, банников, домовых, даже в воскресающих покойников, ибо не раз слышал ночами со стороны кладбища какой — то вой. В такие ночи бежал он к себе в келью, плотно закупоривал дверь, тушил свечи, менял засохший чертополох на свежий и всю ночь лечил расшатанные нервы спиртовыми настоями, да так, что спал до самой обедни (средства оказывались весьма эффективными). Так вот и сейчас, несмотря на страшный испуг — муж Глафирин, чего доброго, мог и вдогонку побежать, суеверный поп свернул в сторону поля. Настало как раз то время, когда начинали сгущаться сумерки и разумней бы было отсидеться в кустах (благо вечер выдался тёплый), но по простоте душевной, да ещё распалённый кладбищем отец сиганул прямиком в поле, рискуя быть замеченным. Пробравшись сквозь густой березняк на дорогу он услышал скрип колёс и мерное цоканье копыт.
— Пропал!— прошипел запыхавшийся беглец.
Выход оставался один — бежать к реке через кладбище. Один Господь ведает, откуда нашлось столько сил у монаха, но он со скоростью ветров, задувающих в крещенские морозы, понёсся в сторону погоста.
Замелькали первые могилы. Силы иссякали и совсем скоро Варфоломей остановился, переводя дух. Старые кресты будоражили воображение и один за другим стали вспоминаться рассказы бабушки, когда шесть внучат летними ночами собирались вокруг неё на сене, где — нибудь, за сараем. И она рассказывала им истории о леших, злых домовых, девичьих посиделках, гаданиях. Во время этих сказаний маленький Варфоломей вглядывался вдаль, туда, где простирались бесчисленные луга и леса, потом смотрел на родной дом и мурашки пробегали по телу — тёмная даль казалась ему такой страшной. Потом он всю ночь лежал на печке вместе с матушкой и батюшкой и всё представлял, как под окнами и дверями снуют черти, в пруду, за околицей, плещутся русалки, в бане банник со своей нечистой свитой хлещет себя веником, оскаливая от удовольствия острые зубы.
Совсем стемнело. Варфоломей схватил крест, висящий не шее и зашептал молитву, пробираясь тихонечко между могил. Где — то сзади послышался шорох осыпающейся земли, поп застыл. Аккуратно повернув голову он сперва не смог разглядеть, что же там шевелится, но чуть поднатужив взгляд увидел коричневую руку торчащую из могилы, которая ежесекундно пыталась что — то ухватить. В это время чуть в стороне от перепуганного монаха зажглись два зелёных глаза, а вторая рука, тоже торчащая из земли, окончательно сорвала с Варфоломея его порванные кальсоны: батюшка стоял посередине кладбища, наполненного нечистью, в чём мать родила, за исключением креста (да и тот прикрывал совсем не те места, которые бы надо было прикрывать). Молитва не действовала. По всему погосту из стороны в сторону гулял дикий хохот. Не представляется ныне возможным выяснить чем он был вызван (времени с тех пор прошло не мало), возможно нечисть потешалась над своей дерзкой выходкой в адрес священнослужителя, или же голая фигура последнего так забавляла смеющихся, не суть важно. Но как бы там ни было, Варфоломей вырвался и… побежал, долго получая под зад удары еловыми ветками. Проломив и без того ветхую ограду он сиганул в поле и скоро был уже у реки.
Говаривали рыбаки, варившие похлёбку на другой стороне реки, что к церкви бежал голый мужик (был толст, но бежал быстро ))), а бабы на следующий день, во время отдыха в поле всё тараторили о том, что батюшка цельный день носу на улицу не кажет и на обедню церковь тоже не отпер, может быть замаливал грехи?
Грехи здесь были не причём: Варфоломей снова лечился спиртовыми настоями…
— А рясу — то! — спохватился Варфоломей, засовывая ногу в окно.
— Беги, скажу стирать забрала!
В то время, пока Глафира обхаживала мужа, отец Варфоломей в изорванных кальсонах (он еле влез в дыру) по мере своих немногочисленных уже сил приближался к густому ельнику, за которым пряталось кладбище. Хотя священные писания запрещали суеверия, как остатки темного дохристианского мира, батюшка верил и в ведьм, и в русалок, и в леших, банников, домовых, даже в воскресающих покойников, ибо не раз слышал ночами со стороны кладбища какой — то вой. В такие ночи бежал он к себе в келью, плотно закупоривал дверь, тушил свечи, менял засохший чертополох на свежий и всю ночь лечил расшатанные нервы спиртовыми настоями, да так, что спал до самой обедни (средства оказывались весьма эффективными). Так вот и сейчас, несмотря на страшный испуг — муж Глафирин, чего доброго, мог и вдогонку побежать, суеверный поп свернул в сторону поля. Настало как раз то время, когда начинали сгущаться сумерки и разумней бы было отсидеться в кустах (благо вечер выдался тёплый), но по простоте душевной, да ещё распалённый кладбищем отец сиганул прямиком в поле, рискуя быть замеченным. Пробравшись сквозь густой березняк на дорогу он услышал скрип колёс и мерное цоканье копыт.
— Пропал!— прошипел запыхавшийся беглец.
Выход оставался один — бежать к реке через кладбище. Один Господь ведает, откуда нашлось столько сил у монаха, но он со скоростью ветров, задувающих в крещенские морозы, понёсся в сторону погоста.
Замелькали первые могилы. Силы иссякали и совсем скоро Варфоломей остановился, переводя дух. Старые кресты будоражили воображение и один за другим стали вспоминаться рассказы бабушки, когда шесть внучат летними ночами собирались вокруг неё на сене, где — нибудь, за сараем. И она рассказывала им истории о леших, злых домовых, девичьих посиделках, гаданиях. Во время этих сказаний маленький Варфоломей вглядывался вдаль, туда, где простирались бесчисленные луга и леса, потом смотрел на родной дом и мурашки пробегали по телу — тёмная даль казалась ему такой страшной. Потом он всю ночь лежал на печке вместе с матушкой и батюшкой и всё представлял, как под окнами и дверями снуют черти, в пруду, за околицей, плещутся русалки, в бане банник со своей нечистой свитой хлещет себя веником, оскаливая от удовольствия острые зубы.
Совсем стемнело. Варфоломей схватил крест, висящий не шее и зашептал молитву, пробираясь тихонечко между могил. Где — то сзади послышался шорох осыпающейся земли, поп застыл. Аккуратно повернув голову он сперва не смог разглядеть, что же там шевелится, но чуть поднатужив взгляд увидел коричневую руку торчащую из могилы, которая ежесекундно пыталась что — то ухватить. В это время чуть в стороне от перепуганного монаха зажглись два зелёных глаза, а вторая рука, тоже торчащая из земли, окончательно сорвала с Варфоломея его порванные кальсоны: батюшка стоял посередине кладбища, наполненного нечистью, в чём мать родила, за исключением креста (да и тот прикрывал совсем не те места, которые бы надо было прикрывать). Молитва не действовала. По всему погосту из стороны в сторону гулял дикий хохот. Не представляется ныне возможным выяснить чем он был вызван (времени с тех пор прошло не мало), возможно нечисть потешалась над своей дерзкой выходкой в адрес священнослужителя, или же голая фигура последнего так забавляла смеющихся, не суть важно. Но как бы там ни было, Варфоломей вырвался и… побежал, долго получая под зад удары еловыми ветками. Проломив и без того ветхую ограду он сиганул в поле и скоро был уже у реки.
Говаривали рыбаки, варившие похлёбку на другой стороне реки, что к церкви бежал голый мужик (был толст, но бежал быстро ))), а бабы на следующий день, во время отдыха в поле всё тараторили о том, что батюшка цельный день носу на улицу не кажет и на обедню церковь тоже не отпер, может быть замаливал грехи?
Грехи здесь были не причём: Варфоломей снова лечился спиртовыми настоями…
Страница
2 из 2
2 из 2
