Никсы

Я сел на землю, бросив на неё кожаную куртку. Девочки расположились напротив меня, кроме младшей, Эви, которая тут же забралась ко мне на колени. Аннмари и Фрида всё время шептались и хихикали, Ханна плела венок из каких-то жёлтых цветов, а серьёзная, как всегда, Дагни листала книгу, которую я привёз ей в прошлый раз. Я готов был об заклад биться, она прочла её уже не единожды и может пересказать как бы не дословно.

— Какую вам сказку, чертовки?

— Про никсов! Про никсов! — хором закричали они, перебивая друг друга.

— Хотим про никсов!

— Так вы её уже наизусть знаете, — попытался было протестовать я, но бесполезно — девочек разве переспоришь? Да и к чему? Разве мне трудно? Будут им никсы, коли хотят.

— Жил да был в одном небольшом немецком городишке… — начал я.

— Принц? — хитро прищурившись, предположила Аннмари и тут же залилась весёлым смехом.

— Почти, — ответил я.

— Вообще, он был учёным, филологом. Но он ничем не уступал принцам: и красив был, и силён, и смел — ну всем хорош! А звали его, допустим… — Франц! — подняла голову над книгой Дагни. Я так и знал, что она лишь притворяется, будто общие забавы ей неинтересны. Возрастное, видимо. Ей, должно быть, около тринадцати, а подростками свойственно воображать себя слишком взрослыми для детских развлечений.

— А хоть бы и Франц, — согласился я.

— Отличное имя — Франц. В самый раз нашему герою. Был он ещё молод, только окончил аспирантуру и мечтал о кандидатской степени. Уж очень хотелось ему умным считаться. Чтобы на стене висел диплом в рамке, и все сразу видели, что это вам не просто так Францишек Шмульке, сын польско-еврейских эмигрантов, понаехал тут наши сосиски есть, а самый что ни на есть кандидат филологических наук. Это почти как принц, только круче, — пояснил я для младших.

Я принялся описывать, как Франц ездил по захолустным деревушкам, чтобы набрать материала для своей кандидатской, посвящённой фольклорной нечисти.

Девочки хохотали над тем, как он — горожанин — пытался подоить корову, и прочими его приключениями. Не стану скромничать, рассказчиком я всегда был превосходным.

— И вот однажды, — я подошёл к самой интересной части моего повествования, той, ради которой они и требуют пересказывать историю вновь и вновь, — прибыл он в небольшое село под названием «Приют утопленника». Удивился такому названию, спрашивает местных жителей, откуда оно. А ему и отвечают: мол, к западу от околицы раскинулись обширные Мёртвые Болота, так там каждый год множество людей топнет, особенно пришлых. Свои-то они куда как осторожнее, знают, что и днём незачем туда соваться, а ночью — так и подавно. Нечистые они, болота те. Живут в них, стало быть, никсы — духи воды. Уж они-то живым не отпустят — коли попадёшься, всенепременно на дно утащат.

— И что же Франц? — Ханна прижала руки к груди.

— Неужто пошёл на болота?

— Будто не знаешь. Пошёл, конечно. А вдруг там и вправду духи? Разве можно такой материал упускать? Тем же вечером и отправился. Местные-то, понятно, пальцем у виска покрутили, да удерживать не стали — что им до него!

А ночь была лунная, не заплутаешь. Быстро добрался наш герой до места. И стоило ему подойти ближе, как ветер донёс до его слуха музыку. Но что это была за музыка! Тихая, очень красивая и безмерно печальная. Слёзы против воли навернулись на его глаза. Он понял — жизнь готов отдать, только бы увидеть таинственного музыканта. К счастью, он знал всё, что людям известно о никсах. И то, что они могут специально заманивать в трясину музыкой и пением, — в том числе. Поэтому он лишь удвоил свою бдительность, начал ещё тщательней проверять каждую кочку, прежде чем на неё ступить.

— И что, что он увидел? — не выдержала Аннмари, ёрзая от нетерпения.

— Не тяни, мы уж извелись, — поддержала её Фрида.

Вот же хитрюшки! Ведь сами прекрасно знают, но нет — всё-то им скажи. Впрочем, эту историю я рассказывал им в последний раз, так почему бы и нет, в конце концов. Потом будут другие сказки.

— И увидел он молодого парня, стоящего по щиколотки в мутной болотной жиже.

Был он строен и гибок, будто лоза ядовитого плюща, — и столь же ядовит был взгляд его нечеловечески зелёных глаз. Одет он был в темные штаны, закатанные выше колен, и рваный зелёный плащ на голое тело. Его густые чёрные волосы, в которых запутались водоросли, тина и ракушки, рассыпались по узким его плечам, а на лице застыла мировая скорбь. Водоросли опутались и вокруг его шеи, не то ожерельем, не то верёвкой душителя. Он играл на скрипке, и именно его смычок, касаясь струн, рождал самую красивую и грустную музыку на свете. Подле него плясали нимфы — светлые создания, порождённые тьмой.

И такая боль одолела Франца, когда он это увидел и услышал, такие тоска и ощущение безысходности на него навалились, что захотелось ему немедленно утопиться в этом самом болоте.