Каштановый человек

По кайме блюда шел сложный узор: по-видимому, он означал ветви и плоды на них, но мне эта вязь в первую секунду показалась множеством червей и жуков, пытающихся пожрать друг друга. Среди изображенных на дне блюда животных я узнала только змею, льва и антилопу, тогда как всего их было гораздо больше. Одни из них скалились на себе подобных, другие смотрели в середину блюда — на существо с человеческим лицом, но с антилопьими рогами.

— Божок-оборотень, вождь духов Бужоаф, рожденный от человеческой женщины — поэтому тело его смертно, — с улыбкой стал рассказывать Сергей Алексеевич моей маме, помогавшей тете Жене расставлять на столе блюдца для торта.

— Смешной культ. Этот черт рогатый, вроде бы, защищает общину, но может и напакостить, если что-то ему не нравиться. Над охотниками подшутить мастак. Кто из общины пропадает — того не ищут, говорят — «Бужоаф взял себе на смену». Раз один такой пришел назад — так его камнями забили, чтоб Бужоафа умилостивить. И чем, думаете, кончилось дело? Это сам Бужоаф оказался — и спалил всю деревню! У них там все божества, простите за выражение, с прибабахом: сами из себя не пойми какие, и вытворяют не пойми что.

— Сергей Алексевич развел руками, давая понять, что не несет за «прибабахи» африканских божков никакой ответственности.

Мама рассеяно кивала, слушая вполуха: африканские божки и уродливые сувениры ее не интересовали.

Я присмотрелась к существу на блюде повнимательней.

Назвать его человеком язык не поворачивался: обтягивающий тело костюм выглядел, как шкура, руки свободно изгибались, словно в них не было ни единой кости. Чудовище сидело расслабленно, скрестив ноги и прикрыв глаза; в одной руке оно сжимало змею, в другой — замкнутую в кольцо веревку, такую же, какая обвивала его шею.

Что бы это ни значило — мне это не нравилось. А Вовчик… Вовчик вышел из комнаты, когда Сергей Алексеевич начал говорить о блюде; вернувшись, сел к блюду спиной, но то и дело украдкой оглядывался. Он боялся. Это было чрезвычайно странно и необычно до чрезвычайности — чтобы наш Вовчик чего-то боялся, и все же я была уверена, что не ошиблась: он боялся африканского сувенира до дрожи в коленках. Заметил, конечно, и Димка — не мог не заметить.

— Ты чего?! — припер он Вовчика к стенке сразу после торта.

Вовчик отнекивался недолго.

— Оно будто на меня смотрит… И снится, — добавил он неохотно.

— Третий день выспаться не могу.

На Димкином лице читались раздумья — рассмеяться или разозлиться.

— А что снится? — уточнила я.

— Что он с тобой делает?

— Да ничего такого… Ничего не делает. То ходит за мной, то сидит где-нибудь.

— Ну… ты… это, Вовчик, — Глубоко озадаченному Димке изменило красноречие.

— Даже Машка больше этого своего, каштанчека, не боится! Ты чё как маленький?

— Хотя каштанчек не просто ходил за мной, между прочим, — напомнила я. Блюдо мне не понравилось — но напугать оно меня не напугало.

— Сами вы маленькие! Все я понимаю. Но… — Вовчик совсем смутился и расстроился. Пора было уже расходиться по домам, но мы посчитали своим долгом его развеселить.

— Он не страшный, он смешной! — заявил Димка.

— Щас мы тебе покажем этого Бужо… Бужа… Тьфу, имечко — и то не выговоришь!

В День Рождения Вовчику разрешалось все, даже играть в отцовском кабинете, на что Димка и рассчитывал. Мы с ним принялись по очереди изображать Бужоафа, всячески кривлялись и дурачились; Вовчик присоединился к нам неохотно, однако затем вошел во вкус. Сохранилась сделанная Сергеем Алексеевичем фотография, где Вовчик стоит в кабинете с «божественной» гримасой на лице. К голове у него приставлены оленьи рога, а на стуле рядом — чучело черной вороны, которое Сергей Алексеевич разрешил нам взять.

Это последняя фотография Вовчика.

Как я упомнила раньше, погода стояла дождливая и холодная, но гостей было больше обычного — потому форточек не закрывали. Вовчик, прячась от блюда, сел к окну спиной, и, должно быть, его сильно продуло. День Рождения праздновали в субботу; в понедельник Вовчик не пришел в школу, а в четверг умер в больнице от скоротечной двухсторонней пневмонии.

Родители не хотели, чтобы я шла на похороны, но я настояла на своем; Димка пришел, не спрашиваясь у матери. Все выглядело каким-то ненастоящим: ненастоящий Вовчик с лентой на холодном лбу, ненастоящие цветы в большом венке, ненастоящие разговоры шепотом, ненастоящие Сергей Алексеевич и тетя Женя, изменившиеся за прошедшую неделю до неузнаваемости. Я долго хотела заплакать и не могла, а, когда заплакала — слезы тоже получились ненастоящими.

Гроб заколотили и опустили в землю. Как бы что ни выглядело — произошло все по-настоящему, и умер Вовчик по-настоящему. Его место в классе две недели оставалось не занятым, а потом туда пересел из последнего ряда мальчишка, у которого портилось зрение.