Меланхолия Самарии Родердейл

— Какая чушь… — шепчет королева, но так и застыла вполоборота.

— Ада нет. Есть лишь мы сами, что осуждаем себя на вечные муки. Как Мария, что убила мужа, а затем и себя. Теперь ее преследует собственная вина и наказывает снова и снова. Как Лазарус, что не может сбежать от своих жертв — от тех двадцати трех тел, что он сбросил в озеро. Как Армин… Как многие другие. Как ты.

— Но я ничего не сделала! — слабо возразила Самария.

— Мы оба понимаем, что это не так. Ведь ты знала, что Уилбур в Арканвиче. Знала, что он пытается раскрыть тайну и рано или поздно раскроет ее или умрет. Тебе сказали об этом.

— Нет… — Ну же, Самария, — мягко произнес распятый.

— Почему люди продолжали пропадать? Почему пансион назвали в твою честь?

— Я… «Самария Родердейл, баронесса земель Арканвича, Тихой Долины и Эшхэма, в день твоего совершеннолетия, совет города дает тебе право и обязанность называться Жрицей Его. Храни силу и память нашего Владыки, храни тайну Его, корми и пои; Он же в благодарность вознесет тебя до верхних пределов славы и богатства и не оставит до самой смерти.

Преклони колени и испей крови детей Его».

— Боже… — королева зажмурилась, тщетно пытаясь избавиться от нахлынувших воспоминаний.

— Ты не мстила за сына, Самария. Ты хотела избавиться от тех, кто мог тебя выдать.

— Нет, нет! Нет! Все не так!

— А теперь ты в тюрьме, Самария. Осуждена за дела свои и будешь завтра казнена. И только ты можешь выбрать: остаться навсегда в этом мире и наказывать себя — сгорать в агонии до конца времен; или раскаяться и простить себя.

Я прошу тебя: прости себя, Самария. Прости… Королева поднялась с пола. Сколько она была без сознания? Секунду? Две? Служанка лежала там же, где и раньше, и еле слышно плакала.

— Лиз, — Самария, несмотря на боль, подошла и стала поднимать старушку, — пойдем.

— Куда, госпожа?

Холл замка. Королева открыла двери, впуская внутрь ослепительно-белый, — жгучий на фоне темноты коридора — свет и дробную капель дождя.

— Ваше высочество, зачем? Они могут убить вас!

— Просить прощения, Лиз, — за все, что я натворила. Пытаться все исправить. И, может быть, когда-нибудь — простить себя.

Самария дала служанке опереться на свою руку, и женщины устало потянулись вперед — черные силуэты на фоне белизны дня. Словно тени, идущие к выходу из бесконечного темного туннеля.

«Кап-та-да-дам. Кап-та-да-дам».

Силуэты удалялись, истончались с каждым шагом. Мгновение — и они совсем пропали, неразличимые в ослепительном сиянии.