Как всегда с утра Череп страдал с похмелья. Поднявшись, он в тысячный раз дал себе слово опохмелиться и все — шабаш — завязать к чертовой матери. Ну хотя бы на месяц…
Добавить в моё избранное
23 мин, 50 сек 14548
Даже к врачу ходил Череп с жалобой на острую алкогольную недостаточность.
— Алкоголика губит как выпивка, так и ее отсутствие, — изрек врач, нисколько не удивившись проблеме пациента. Затем пробормотал что-то насчет особого вида белой горячки, обрадовав Черепа, что дальше будет еще хуже, и прописал тому трудотерапию. Череп даже пробовал работать, но не смог. Смысла, заявил, нет: денег заработаешь, а пропить нельзя.
Вскоре все советы и рецепты истощились, но ничего так и не помогло, и Череп вовсе впал в тоску и уныние. И не мудрено, ведь известно, что когда слишком долго смотришь на этот мир трезвыми глазами, возникает непреодолимое желание спиться к чертовой матери. Но не то что спиться — элементарно выпить не получалось. А жизнь в трезвом видении, да еще отягощенным неудовлетворенным похмельем, предстала пред Черепом сущим кошмаром.
«Не уж-то я такая же мразь?» — с ужасом думал он, глядя на своих бывших собутыльников.
«Еще хуже! — кричали в голове какие-то голоса.
— Хуже, хуже, хуже!» «Че ж это за жизнь такая, да и жизнь ли это? Хоть вешайся с расстройства!» «Вешайся, вешайся, вешайся!» — уже шептали голоса. «И зачем все это я только увидел? А это еще кто, самый противный, ну и ублюдок. Черт, да это же я!» Вся система ценностей Черепа летела к черту. Пьяный трезвого не разумеет, и Череп совершенно выпал из угарного социума. Полностью разладились отношения с окружающими, с которыми не осталось ничего общего, и поговорить даже было не о чем, и которые просто не понимали, как жить трезвым. И вся эта жруще-блюющая мразь, все эти гадкие мерзкие рожи издевательски скалились над Черепом, угрожали и обвиняли. В голове стоял целый хор голосов. И все это сопровождалось то заунывным пением, то нудным скрипом, то сокрушительным грохотом. А потом все резко пропадало, и Череп оказывался в своей халупе в полном одиночестве. Но хуже всего добивал Черепа все тот же паскудный кот. Как-то проснулся он и почувствовал на гуди тяжесть, в лицо кто-то дышал. Открыл глаза — на груди сидел черный кот с тремя седыми волосками на лбу. В ужасе Череп сбил его рукой. Тот упал на пол и точно рассыпался: котов стало несколько, целая стая котов. Они разбежались по комнате. Но вот это уже не коты, а крысы, и тех вдвое больше. Череп вскочил с кровати, боясь наступить на них, и только сейчас заметил, что по комнате шныряют вездесущие тараканы, самые обыкновенные рыжие стасики. У Черепа отлегло от сердца, он присел за стол, и обнаружил одного из этих домашних животных в стакане бесполезного самогона. Осторожно выловив, чтобы не раздавить, он стряхнул таракана на стол. Спустя некоторое время тот начал подавать признаки жизни.
— Вот, стасик, — заговорил Череп, обращаясь к таракану, — везет же тебе. Нажрался. Теперь вон очухиваешься. А я… Вся беда в том, что когда я не пьян, я трезв, а это гораздо хуже. Да у меня ж весь генофонд подорван!… Эх! — сокрушенно махнул он рукой. Таракан, словно соглашаясь, дрыгнул ногой.
— Вот, ты меня понимаешь, — вздохнул Череп и обвел свою халупу взглядом. Раньше здесь вовсю кипела алкогольная жизнь, все бурлило и ворочалось, словно брага в бочке. Теперь же царила атмосфера затхлости и запустения.
— Чужой я, стасик, — всхлипнул Череп, — всем чужой.
Таракан уже собирался уползти, как вдруг жалость Черепа сменилась яростью. Он с ненавистью обрушил кулак на таракана так, что аж стакан подпрыгнул. Затем схватил самогон, выпил, и снова притих.
— Карк, — каркнула ворона с дерева за окном, — карк.
— Да ни как! — отмахнулся Череп.
— Ха, — вдруг сказала ворона, — ха-ха-ха!
Это уже была не ворона, а ведьма. Но сей факт ни сколько не удивил Черепа. Он зло сплюнул в окно:
— Издеваешься, сволочь.
И тут его вдруг опять охватил приступ ярости, на сей раз по отношению к себе, должно быть ведьма накаркала. Череп решил непременно отравиться. В течение дня он перепил все, что попадалось под руку: уксус, ацетон, шампунь, скипидар, бензин — но все превращалось в воду. «От воды, видать, моя погибель», — подумал тогда Череп и решил утопиться. Вышел к пруду, скинул одежду, взял камень потяжелее, зашел в воду и все шел и шел, пока вода не накрыла с головой. Дышать было уже совершенно нечем, но он упорно двигался вперед. А где-то на середке пруда Череп закрыл глаза и думал, что уже помер, но не тут-то было. Ноздри вдруг вдохнули воздух, он открыл глаза и увидел перед собой противоположный берег. У самой воды сидел черный кот и весело ему подмигивал. Когда несостоявшийся утопленник обошел пруд, ко всему прочему выяснилось, что еще и одежду украли. Так и вернулся домой голышом.
Наверняка Черепу как-нибудь все же удалось бы угробить себя (он уж и с крыши прыгал, и газом травился, но все портила проклятая ведьма), если бы однажды на пороге не появился сияющий Леший. Причесанный, гладко выбритый и весь в белом. Череп его даже поначалу не признал, тем более что был тот изрядно пьян.
— Алкоголика губит как выпивка, так и ее отсутствие, — изрек врач, нисколько не удивившись проблеме пациента. Затем пробормотал что-то насчет особого вида белой горячки, обрадовав Черепа, что дальше будет еще хуже, и прописал тому трудотерапию. Череп даже пробовал работать, но не смог. Смысла, заявил, нет: денег заработаешь, а пропить нельзя.
Вскоре все советы и рецепты истощились, но ничего так и не помогло, и Череп вовсе впал в тоску и уныние. И не мудрено, ведь известно, что когда слишком долго смотришь на этот мир трезвыми глазами, возникает непреодолимое желание спиться к чертовой матери. Но не то что спиться — элементарно выпить не получалось. А жизнь в трезвом видении, да еще отягощенным неудовлетворенным похмельем, предстала пред Черепом сущим кошмаром.
«Не уж-то я такая же мразь?» — с ужасом думал он, глядя на своих бывших собутыльников.
«Еще хуже! — кричали в голове какие-то голоса.
— Хуже, хуже, хуже!» «Че ж это за жизнь такая, да и жизнь ли это? Хоть вешайся с расстройства!» «Вешайся, вешайся, вешайся!» — уже шептали голоса. «И зачем все это я только увидел? А это еще кто, самый противный, ну и ублюдок. Черт, да это же я!» Вся система ценностей Черепа летела к черту. Пьяный трезвого не разумеет, и Череп совершенно выпал из угарного социума. Полностью разладились отношения с окружающими, с которыми не осталось ничего общего, и поговорить даже было не о чем, и которые просто не понимали, как жить трезвым. И вся эта жруще-блюющая мразь, все эти гадкие мерзкие рожи издевательски скалились над Черепом, угрожали и обвиняли. В голове стоял целый хор голосов. И все это сопровождалось то заунывным пением, то нудным скрипом, то сокрушительным грохотом. А потом все резко пропадало, и Череп оказывался в своей халупе в полном одиночестве. Но хуже всего добивал Черепа все тот же паскудный кот. Как-то проснулся он и почувствовал на гуди тяжесть, в лицо кто-то дышал. Открыл глаза — на груди сидел черный кот с тремя седыми волосками на лбу. В ужасе Череп сбил его рукой. Тот упал на пол и точно рассыпался: котов стало несколько, целая стая котов. Они разбежались по комнате. Но вот это уже не коты, а крысы, и тех вдвое больше. Череп вскочил с кровати, боясь наступить на них, и только сейчас заметил, что по комнате шныряют вездесущие тараканы, самые обыкновенные рыжие стасики. У Черепа отлегло от сердца, он присел за стол, и обнаружил одного из этих домашних животных в стакане бесполезного самогона. Осторожно выловив, чтобы не раздавить, он стряхнул таракана на стол. Спустя некоторое время тот начал подавать признаки жизни.
— Вот, стасик, — заговорил Череп, обращаясь к таракану, — везет же тебе. Нажрался. Теперь вон очухиваешься. А я… Вся беда в том, что когда я не пьян, я трезв, а это гораздо хуже. Да у меня ж весь генофонд подорван!… Эх! — сокрушенно махнул он рукой. Таракан, словно соглашаясь, дрыгнул ногой.
— Вот, ты меня понимаешь, — вздохнул Череп и обвел свою халупу взглядом. Раньше здесь вовсю кипела алкогольная жизнь, все бурлило и ворочалось, словно брага в бочке. Теперь же царила атмосфера затхлости и запустения.
— Чужой я, стасик, — всхлипнул Череп, — всем чужой.
Таракан уже собирался уползти, как вдруг жалость Черепа сменилась яростью. Он с ненавистью обрушил кулак на таракана так, что аж стакан подпрыгнул. Затем схватил самогон, выпил, и снова притих.
— Карк, — каркнула ворона с дерева за окном, — карк.
— Да ни как! — отмахнулся Череп.
— Ха, — вдруг сказала ворона, — ха-ха-ха!
Это уже была не ворона, а ведьма. Но сей факт ни сколько не удивил Черепа. Он зло сплюнул в окно:
— Издеваешься, сволочь.
И тут его вдруг опять охватил приступ ярости, на сей раз по отношению к себе, должно быть ведьма накаркала. Череп решил непременно отравиться. В течение дня он перепил все, что попадалось под руку: уксус, ацетон, шампунь, скипидар, бензин — но все превращалось в воду. «От воды, видать, моя погибель», — подумал тогда Череп и решил утопиться. Вышел к пруду, скинул одежду, взял камень потяжелее, зашел в воду и все шел и шел, пока вода не накрыла с головой. Дышать было уже совершенно нечем, но он упорно двигался вперед. А где-то на середке пруда Череп закрыл глаза и думал, что уже помер, но не тут-то было. Ноздри вдруг вдохнули воздух, он открыл глаза и увидел перед собой противоположный берег. У самой воды сидел черный кот и весело ему подмигивал. Когда несостоявшийся утопленник обошел пруд, ко всему прочему выяснилось, что еще и одежду украли. Так и вернулся домой голышом.
Наверняка Черепу как-нибудь все же удалось бы угробить себя (он уж и с крыши прыгал, и газом травился, но все портила проклятая ведьма), если бы однажды на пороге не появился сияющий Леший. Причесанный, гладко выбритый и весь в белом. Череп его даже поначалу не признал, тем более что был тот изрядно пьян.
