Cотки

— Сработало, — соврала я. Отчасти соврала: пошедшая ко дну сотка больше не могла никому навредить. Это я знала наверняка — потому как мистер Череп по-прежнему стоял за моей спиной.

Как невозможно было для меня вернуть утраченное, так невозможно было и утратить обретенное.

— Но почему? Это же не джинн, желаний не выполнял… Или у тебя выполнял? — не отставал Миха, справедливо сомневавшийся в моей правдивости.

С пристани на противоположном берегу реки какие-то зеваки разглядывали нас в бинокли; они видели, но, в то же время, не видели нас, не имея ни малейшего понятия, о чем мы говорим и о чем умалчиваем, о чем думаем и что чувствуем, на что надеемся и что намереваемся делать.

Не как актеры на сцене стояли мы перед ними. Мы были разноцветными персонажами соток в кругляшах линз их биноклей — и только… — Много ли есть стремлений сильнее, чем потаенное желание хоть единожды дать самому себе волю, проявить всю свою сущность без остатка? — в тон ему ответила я.

— По тебе не скажешь, друг Горацио — а вот поди ж ты.

— Не знаю… И что же? Никакого просвета в этом всем, никакого выхода?

— Представь себе: не знаю, — хмыкнула я.

— Ни аверсом, ни реверсом.

— Стремление выйти с плоскости, — с чувством заговорил вдруг Егор, до того битый час молчавший.

— Должно быть. А его нет. Или есть, но в предпоследнюю очередь… Удобно: две стороны всего, два цвета — и не надо больше ничего. Ничего не надо, ни для кого, а дури много… Потому и дерьма столько прет. Мне так кажется.

Я, задумавшись, оперлась на парапет и уставилась на воду. В Егоровых словах мне виделся определенный резон.