Анцыбал

Не было слышно даже кудахтаний кур или визга свиней. Что-то явно было не так… Первое, что я увидел, войдя в деревню, была горящая техника нашего отряда: четыре мотоцикла, три автомобиля и один прицеп были охвачены догорающим пламенем. Жителей не было ни видно, ни слышно, будто все они покинули свои дома и куда-то исчезли. Зато повсюду валялись тела моих солдат. Их было так много, что я буквально запинался об их потвердевшие ноги и руки, пока бессмысленно брел по центральной улице. Я не знал, что с ними произошло, но на их телах не было следов от пуль. Не было и каких-либо других ран, оставленных огнестрельным или холодным оружием. Зато я по-прежнему помню лица тех, кто лежал на спинах, а не на животах. Это были лица, искаженные в гримасах боли и первобытного ужаса. Мне показалось, что во многих местах на улочке появились мутные густые лужи, от которых исходила знакомая болотная вонь, но сейчас я уже не уверен, что это не было плодом моего разыгравшегося воображения.

Я молча передвигался по земле, не чувствуя никакой жалости к погибшим солдатам моего штурма. Я вообще почти ничего не чувствовал, мне было все равно. И вдруг я увидел ее. Она стояла на земле в центре улицы, совершенно нагая. Длинные русые волосы спадали на плечи. Бледная кожа сияла в ярком свете луны. Круглые розовые соски на больших грудях гипнотизировали мой взгляд. Юный пушок в ее паху казался чем-то воздушным и невесомым. Она улыбалась светлой искренней улыбкой. Я остановился, как вкопанный, и зачарованно уставился на ее потрясающе красивое тело.

— Иди ко мне, — произнесла она чуть слышно ангельским голоском (и я понял каждое ее слово, несмотря на слабое знание русского языка) и протянула ко мне свои тонкие руки.

— Мы ведь так и не закончили.

Никогда и никого я так не хотел, как эту волшебную девушку в ту минуту. Я готов был броситься в ее объятия и оросить ее нежный живот своим семенем, буквально кипящем в моем нутре. Но я упал перед ней на колени, схватился руками за голову и заплакал. Я рыдал от досады, как ребенок, обиженный взрослым. Рыдал от горя, как человек, только что потерявший самого близкого родственника. Рыдал от облегчения, как мать, секунду назад родившая своего первенца.

И ведь я так и не узнал ее имени.

Меня нашли спавшим на земле, сутки спустя. Основной штурм был чрезвычайно удивлен, обнаружив деревню в том виде, в котором я обнаружил ее прошлой ночью. Меня тормошили, пытаясь выяснить, что стряслось, и каким образом погиб весь мой отряд. Но ни одного внятного объяснения от меня не смогли вытянуть. Сначала меня хотели судить, но я был спасен, благодаря психиатру, который с полной уверенностью в моей невменяемости запихнул меня в психиатрическую лечебницу.

Через два года после окончания войны я был, наконец, на свободе, ибо больше не казался никому сумасшедшим. В те времена про мою историю забыли, новому правительству было не до этого. Не удивлюсь, если дело о моем штурме было засекречено, а все документы сожжены во время захвата какого-нибудь государственно важного объекта. Более того, не сохранились даже данные о моей службе и военной карьере. Никто не знал, кем я был во время войны. С этим мне ужасно повезло, и я прожил долгую, вполне счастливую жизнь: воспитал детей, а они мне нарожали внуков.

В восемьдесят четвертом я предпринял попытки узнать что-либо о той деревне, так круто изменившей мою судьбу. Сотни библиотек, несколько запросов в посольство Советского Союза… Я написал им, что ищу родственников, якобы живших в какой-то деревне в радиусе запомнившихся мне координат, но в ответ получал лишь отказы и извинения. В одном из писем мне сообщили, что, по имеющимся данным, в указанном районе до пятьдесят девятого года не было ни одного населенного пункта. Почти год продолжался мой поиск. С появлением интернета, я перерыл всевозможные сайты о войне, но не нашел ни малейшего намека на ту деревню.

Полгода назад, на девяносто четвертом году моей жизни, у меня обнаружили опухоль мозга. По словам врача, жить мне осталось не больше двух месяцев. И в моем возрасте это невероятно много.

Я никогда и никому не рассказывал эту историю, даже своей жене, которую я безумно любил, и которая покинула наш мир двадцать лет назад. Возможно, именно приближающаяся кончина вынудила меня рассказать вам об этом случае из моей жизни. Правда, сейчас я не совсем уверен, что все это действительно со мной произошло.

Я не боюсь быть осужденным. Да, я совершил много зла в своей жизни, многих людей лишил того, чего не вправе был лишать. Я могу бесконечно долго раскаиваться в своих грехах, но не буду этого делать. Я не боюсь быть осужденным. Но не потому что не считаю себя виновным, а потому что с того памятного дня больше всего на свете я боюсь одного: еще раз столкнуться с тварью, чуть не погубившей меня на том болоте. И с каждым днем, приближающим меня к смерти, мне становится все страшнее. А вдруг она найдет меня там, где я окажусь, сделав свой последний вздох?