Искушение

Возник из ниоткуда детский лабиринт «гусеничка». Мне улыбалось толстыми губами ее грязное, прогнившее железное лицо. В уголки глаз набились листья, а нос облупился и проржавел, лишь кое-где сохранив остатки краски. Я увидела рядом могилу ребенка и плачущую Ларису перед ней — еще молодую, но уже убитую неразделенным горем.

Ее фигура бледнела, становясь прозрачной. Сквозь нее на фоне детских горок проступали новые черты.

Я увидела, как скромного разнорабочего, такого странного, всегда держащегося в стороне, ловят на стройке подвыпившие прорабы и окунают пальцами в чан с кислотой. Сквозь дым проступали тупые, красные, небритые рожи, кривые ухмылки — «Ну что, ин-тили-гент, пальцы веером, мать твою!» Я видела, как гнобят старательного, глуповатого работягу его собратья по конвейеру. Как он один вечерами убирает огромный цех, как получает штрафы за испорченные кем-то инструменты, как целый день пашет стоя, лишившись благодаря доброте коллег колченогого стула… Я смотрела, как стареет неудачливая актриска, как плачет ночами перед зеркалом, а по утрам скрывает тушью и тенями опухшие веки. Как стискивает зубы, улыбаясь режиссеру, в лицо называющему ее уродливой коровой… Мое тело окаменело, я упала, ткнулась немеющими коленями в смешанный с кровью песок. Ноги не слушались. Я не могла сдвинуться с места, перестав отличать кошмар от яви. Все происходящее было таким ненастоящим… и тут я поняла, что еще более нереальными, ужасающими и чудовищными были обычные истории обычных людей, спокойно записанные на старых листах и засунутые в архивные папки. Все это не могло происходить. Но это произошло.

Они кружились вокруг меня — убийцы и убитые, погибшие задолго до своей смерти, замученные, задавленные, растоптанные безвозвратно. Они кружились, плюясь кровью и брызгая гноем, вертелись и сливались в одно грязно-желтое пятно. И откуда-то из этой адской карусели неожиданно ясно и отчетливо прозвучал вопрос:

— Ты знаешь, почему мы это делаем?

Очертания призраков размывались, оставляя в воздухе дымные следы. Их будто стало больше — мелькали курносые младенческие лица, не по-детски грустные и измученные; выплывали, чтобы тут же исчезнуть, бородатые фигуры в лохмотьях. Из ручейков дыма глянули на меня полные слез старушечьи глаза. Туманная завеса густела, продолжая вращаться.

— Кто сделал нас такими? — вопрошал голос из карусели, — кто сделал нас такими? Кто сделал нас… Кольцо сжималось. Я видела, как они движутся ко мне, снова до ужаса реальные. Я чувствовала их запах — вонь гниющего мяса вперемешку с сырой землей, я слышала их неровные шаги. Пальцы крепче сжали обломок пластика, и молча, сосредоточенно, сжав зубы, я изо всех сил вонзила его в ближайшую фигуру.

Я била и била, и мне в лицо летела густая вязкая масса. В уши врывался хлюпающий звук, и я продолжала бить. Я била, чтобы забыть все увиденное, чтобы прогнать встающие перед глазами картины, чтобы раз и навсегда покончить со злом — но не могла. Призраки давно растеклись лужами гноя, а я продолжала. Пластик со свистом рассекал воздух и врезался в пол, в стены, в двери и даже в мои собственные руки. Я резала, колола и кромсала весь этот проклятый мир за то, что он способен породить такое, допустить такое, за то, что он сам творит из себя зло. Я не могла и не хотела останавливаться, я уже перешла ту черту, за которой человек перестает быть человеком и из-за которой нет возврата. Я слишком много узнала, слишком много зла увидела и еще больше совершила… Чьи-то руки обхватили мои плечи, крепко сжали, я вновь занесла осколок для удара, но он рассыпался трухой, а перед глазами возникло озабоченное лицо монтера.

— Живы? Говорил же, не ронять! — он отпустил меня, ныряя в темноту.

Вокруг, в полумраке, вновь высились стены коридора, а вместо песка под ногами скользил линолеум. Разбитая потолочная секция валялась рядом. Света не было — над дверями горели аварийные лампы.

Я ощупала себя. Одежда оказалась сухой, руки — целыми, а ноги — послушными. Безумно болела голова, меня мутило. Кое-как я поднялась и, держась за стену, добрела до уборной.

Я подставила голову под струю ледяной воды, наплевав на макияж. В ушах звенело, но боль начала отступать, и способность мыслить возвращалась.

В грязноватом зеркале отражалось мое лицо. Размазанная вокруг губ помада показалась мне кровью. В глазах, обведенных кругами поплывшей туши, застыла злоба, смешавшись с болью и бессилием. Из глубины расширенных зрачков смотрели бессмертные призраки.

Я не убила их — и не могла убить то, что было мертво уже дважды. Я всего лишь пошла у них на поводу, поддавшись искушению, заразившись их ненавистью. Зло порождает зло, постоянно ища себе новой подпитки. Они пришли за мной не ради мести. Они заставили меня пройти через ужас убийства, когда затуманенный мозг упивается страданием жертвы. Это невозможно забыть, и мне придется жить с этим.

Иллюзорные тени мелькали в зеркале, сплетаясь вокруг моего отражения.