Он был протяжным, как нить паука, громким, словно его умножили на миллион. Во рту сразу стало кисло; я затаил дыхание — но не для того, чтобы расслышать этот и без того слышимый сквозь стены, запредельный вопль, а чтобы расслышать то, что будет после… Что стало причиной этого крика, какая адская боль, какой неописуемый страх могли вызвать его?
20 мин, 43 сек 19246
Мерзкие чудовища, обитающие во мраке сырых подвалов обезлюдевшего города, я ожидал услышать их противное чавканье, хруст ломаемых костей. А вместо этого — тишина. Такая оглушительная после бесконечно-дикого вопля, — словно голову вмиг отрезали, словно обрубили одним махом весь мир. Я открыл окно на проветривание, и влажная атмосфера ноябрьской улицы шорохом сорванных листьев ворвалась в мое одинокое жилище.
Я жадно глотал свежий воздух, мне было приятно дышать им, но после первых минут беспечного наслаждения меня начала тревожить мысль о смертоносных вирусах, которые могут быть в нем. От греха подальше я захлопнул пластмассовую раму, оградив себя от опасностей окружающего мира.
Когда я закрывал окно, мне показалось, что в противоположном конце комнаты, под журнальным столиком — между шкафом и диваном, на котором я обычно спал, что-то щелкнуло. Негромко, но комната, ставшая благодаря обмену воздухом одним целым с улицей, пугала меня; ведь на этой улице было столько всего ужасного — пустые дома, покореженные машины, мертвые тела людей, животных, и, наконец, — этот вопль… Кто там кричал? Я был уверен, что женщина, почти не сомневался, также как и в том, что она уже мертва; после таких криков не живут. Такое количество децибел само по себе на кровавые куски разрывает легкие. Естественным для меня желанием было побежать на помощь. Но побежать — чтобы там умереть? Лучше бояться на расстоянии.
Я лег под одеяло и попытался согреться. За герметичными окнами сохранялась успокоительно-вакуумная тишина. Возможно, что опасность могла таиться прямо за стеклом, все мои надежды возлагались на чугунные решетки — бывшие хозяева квартиры подстраховались, справедливо полагая, что окна первого этажа не препятствие для незваных гостей.
Массивные решетки на окнах и бронированная дверь на парадную. Я был надежно огражден от города. Того города, который я когда-то так наивно и трогательно любил, и которого уже не было.
Город моего детства и юности, такой, каким он стал сейчас — я не ожидал и не хотел его увидеть. Ведь города почти всегда переживают своих жителей и очень редко, когда люди переживают свои города. А мой город был безнадежно мертв. Уцелевшие люди, как насекомые ползали по его трупу, и в последнее время даже этого жалкого шевеления не наблюдалось мной. В этом страшном, бессмысленно-жестоком и равнодушном мире остались только двое — я и мой друг Антон.
Мы виделись часто, так часто, как видятся два человека, кроме которых в мире никого нет. Иногда я думал: почему компанию выживших составил мне он, а не какая нибудь смазливая бабенка, готов поспорить, что о том же, только в отношении меня, думал и он. Я никогда не был ханжой, но Антон казался мне сексуально озабоченным. Он постоянно делился своими желаниями и фантазиями, вспоминал, а может и придумывал различные истории, которые я вынужден был выслушивать по несколько раз.
Он жил в двух домах от меня. Перебрался ко мне поближе. В отличие от меня, его новое жилье было намного лучше, чем то, которым он обладал перед тем, как все это случилось.
Утром я зашел за ним, и мы отправились в Макдональдс. Разумеется, там никого кроме нас не было. Окна обеденного зала кое-где были треснуты, в некоторых местах глухо забиты листами фанеры и гипсокартона. И все же тут царил относительный порядок — мы часто бывали здесь и прибирались — это был наш второй, совместный дом. Антон повесил верхнюю одежду на вешалку и занял место перед жестяным столом, на котором принялся перебирать и раскладывать собранные на пляже мидии. Он любил готовить и не требовал от меня помощи.
Я следил за бородатым мужчиной, сидя на кожаном диване. Я любил так сидеть, в такие моменты можно было представить, что ты просто зашел в Макдональдс и ждешь, когда твой друг принесет заказ. Перед тобой музыкальный аппарат, который никогда не работал, даже тогда, когда по проводам вовсю бегало электричество; слева фигура склонившегося перед микрофоном, затянутого в белый мундир короля рок-н-ролла Элвиса, выполненная в человеческий рост; на стенах фотографии музыкальных инструментов в простеньких рамах. А разбитые стекла и законопаченные окна — их разбили только что и не успели заменить. Главное не думать о заоконной улице.
Мы наложили табу на разговоры о конце света. Однажды мы поняли, что ничего нового в осмыслении нашей грустной действительности эти разговоры не дают — и мы попросту становимся похожими на бурчливых стариков.
— Вчера вечером я слышал жуткий вопль, — сообщил я, и выжидательно посмотрел на друга. Он перестал щелкать мидиями и наступила тишина. Мне показалось, что Антон был испуган — он то смотрел на меня, то отводил в сторону глаза.
— Ты слышал что-то? — спросил я.
Он не спешил отвечать. Мне показалось — он куда-то провалился, глаза его стали, как у медиума во время сеанса.
— Что с тобой?
— Ничего — качнул головой он, и опустил глаза на стол.
Я жадно глотал свежий воздух, мне было приятно дышать им, но после первых минут беспечного наслаждения меня начала тревожить мысль о смертоносных вирусах, которые могут быть в нем. От греха подальше я захлопнул пластмассовую раму, оградив себя от опасностей окружающего мира.
Когда я закрывал окно, мне показалось, что в противоположном конце комнаты, под журнальным столиком — между шкафом и диваном, на котором я обычно спал, что-то щелкнуло. Негромко, но комната, ставшая благодаря обмену воздухом одним целым с улицей, пугала меня; ведь на этой улице было столько всего ужасного — пустые дома, покореженные машины, мертвые тела людей, животных, и, наконец, — этот вопль… Кто там кричал? Я был уверен, что женщина, почти не сомневался, также как и в том, что она уже мертва; после таких криков не живут. Такое количество децибел само по себе на кровавые куски разрывает легкие. Естественным для меня желанием было побежать на помощь. Но побежать — чтобы там умереть? Лучше бояться на расстоянии.
Я лег под одеяло и попытался согреться. За герметичными окнами сохранялась успокоительно-вакуумная тишина. Возможно, что опасность могла таиться прямо за стеклом, все мои надежды возлагались на чугунные решетки — бывшие хозяева квартиры подстраховались, справедливо полагая, что окна первого этажа не препятствие для незваных гостей.
Массивные решетки на окнах и бронированная дверь на парадную. Я был надежно огражден от города. Того города, который я когда-то так наивно и трогательно любил, и которого уже не было.
Город моего детства и юности, такой, каким он стал сейчас — я не ожидал и не хотел его увидеть. Ведь города почти всегда переживают своих жителей и очень редко, когда люди переживают свои города. А мой город был безнадежно мертв. Уцелевшие люди, как насекомые ползали по его трупу, и в последнее время даже этого жалкого шевеления не наблюдалось мной. В этом страшном, бессмысленно-жестоком и равнодушном мире остались только двое — я и мой друг Антон.
Мы виделись часто, так часто, как видятся два человека, кроме которых в мире никого нет. Иногда я думал: почему компанию выживших составил мне он, а не какая нибудь смазливая бабенка, готов поспорить, что о том же, только в отношении меня, думал и он. Я никогда не был ханжой, но Антон казался мне сексуально озабоченным. Он постоянно делился своими желаниями и фантазиями, вспоминал, а может и придумывал различные истории, которые я вынужден был выслушивать по несколько раз.
Он жил в двух домах от меня. Перебрался ко мне поближе. В отличие от меня, его новое жилье было намного лучше, чем то, которым он обладал перед тем, как все это случилось.
Утром я зашел за ним, и мы отправились в Макдональдс. Разумеется, там никого кроме нас не было. Окна обеденного зала кое-где были треснуты, в некоторых местах глухо забиты листами фанеры и гипсокартона. И все же тут царил относительный порядок — мы часто бывали здесь и прибирались — это был наш второй, совместный дом. Антон повесил верхнюю одежду на вешалку и занял место перед жестяным столом, на котором принялся перебирать и раскладывать собранные на пляже мидии. Он любил готовить и не требовал от меня помощи.
Я следил за бородатым мужчиной, сидя на кожаном диване. Я любил так сидеть, в такие моменты можно было представить, что ты просто зашел в Макдональдс и ждешь, когда твой друг принесет заказ. Перед тобой музыкальный аппарат, который никогда не работал, даже тогда, когда по проводам вовсю бегало электричество; слева фигура склонившегося перед микрофоном, затянутого в белый мундир короля рок-н-ролла Элвиса, выполненная в человеческий рост; на стенах фотографии музыкальных инструментов в простеньких рамах. А разбитые стекла и законопаченные окна — их разбили только что и не успели заменить. Главное не думать о заоконной улице.
Мы наложили табу на разговоры о конце света. Однажды мы поняли, что ничего нового в осмыслении нашей грустной действительности эти разговоры не дают — и мы попросту становимся похожими на бурчливых стариков.
— Вчера вечером я слышал жуткий вопль, — сообщил я, и выжидательно посмотрел на друга. Он перестал щелкать мидиями и наступила тишина. Мне показалось, что Антон был испуган — он то смотрел на меня, то отводил в сторону глаза.
— Ты слышал что-то? — спросил я.
Он не спешил отвечать. Мне показалось — он куда-то провалился, глаза его стали, как у медиума во время сеанса.
— Что с тобой?
— Ничего — качнул головой он, и опустил глаза на стол.
Страница
1 из 6
1 из 6