Он был протяжным, как нить паука, громким, словно его умножили на миллион. Во рту сразу стало кисло; я затаил дыхание — но не для того, чтобы расслышать этот и без того слышимый сквозь стены, запредельный вопль, а чтобы расслышать то, что будет после… Что стало причиной этого крика, какая адская боль, какой неописуемый страх могли вызвать его?
Добавить в моё избранное
20 мин, 43 сек 19246
Мерзкие чудовища, обитающие во мраке сырых подвалов обезлюдевшего города, я ожидал услышать их противное чавканье, хруст ломаемых костей. А вместо этого — тишина. Такая оглушительная после бесконечно-дикого вопля, — словно голову вмиг отрезали, словно обрубили одним махом весь мир. Я открыл окно на проветривание, и влажная атмосфера ноябрьской улицы шорохом сорванных листьев ворвалась в мое одинокое жилище.
Я жадно глотал свежий воздух, мне было приятно дышать им, но после первых минут беспечного наслаждения меня начала тревожить мысль о смертоносных вирусах, которые могут быть в нем. От греха подальше я захлопнул пластмассовую раму, оградив себя от опасностей окружающего мира.
Когда я закрывал окно, мне показалось, что в противоположном конце комнаты, под журнальным столиком — между шкафом и диваном, на котором я обычно спал, что-то щелкнуло. Негромко, но комната, ставшая благодаря обмену воздухом одним целым с улицей, пугала меня; ведь на этой улице было столько всего ужасного — пустые дома, покореженные машины, мертвые тела людей, животных, и, наконец, — этот вопль… Кто там кричал? Я был уверен, что женщина, почти не сомневался, также как и в том, что она уже мертва; после таких криков не живут. Такое количество децибел само по себе на кровавые куски разрывает легкие. Естественным для меня желанием было побежать на помощь. Но побежать — чтобы там умереть? Лучше бояться на расстоянии.
Я лег под одеяло и попытался согреться. За герметичными окнами сохранялась успокоительно-вакуумная тишина. Возможно, что опасность могла таиться прямо за стеклом, все мои надежды возлагались на чугунные решетки — бывшие хозяева квартиры подстраховались, справедливо полагая, что окна первого этажа не препятствие для незваных гостей.
Массивные решетки на окнах и бронированная дверь на парадную. Я был надежно огражден от города. Того города, который я когда-то так наивно и трогательно любил, и которого уже не было.
Город моего детства и юности, такой, каким он стал сейчас — я не ожидал и не хотел его увидеть. Ведь города почти всегда переживают своих жителей и очень редко, когда люди переживают свои города. А мой город был безнадежно мертв. Уцелевшие люди, как насекомые ползали по его трупу, и в последнее время даже этого жалкого шевеления не наблюдалось мной. В этом страшном, бессмысленно-жестоком и равнодушном мире остались только двое — я и мой друг Антон.
Мы виделись часто, так часто, как видятся два человека, кроме которых в мире никого нет. Иногда я думал: почему компанию выживших составил мне он, а не какая нибудь смазливая бабенка, готов поспорить, что о том же, только в отношении меня, думал и он. Я никогда не был ханжой, но Антон казался мне сексуально озабоченным. Он постоянно делился своими желаниями и фантазиями, вспоминал, а может и придумывал различные истории, которые я вынужден был выслушивать по несколько раз.
Он жил в двух домах от меня. Перебрался ко мне поближе. В отличие от меня, его новое жилье было намного лучше, чем то, которым он обладал перед тем, как все это случилось.
Утром я зашел за ним, и мы отправились в Макдональдс. Разумеется, там никого кроме нас не было. Окна обеденного зала кое-где были треснуты, в некоторых местах глухо забиты листами фанеры и гипсокартона. И все же тут царил относительный порядок — мы часто бывали здесь и прибирались — это был наш второй, совместный дом. Антон повесил верхнюю одежду на вешалку и занял место перед жестяным столом, на котором принялся перебирать и раскладывать собранные на пляже мидии. Он любил готовить и не требовал от меня помощи.
Я следил за бородатым мужчиной, сидя на кожаном диване. Я любил так сидеть, в такие моменты можно было представить, что ты просто зашел в Макдональдс и ждешь, когда твой друг принесет заказ. Перед тобой музыкальный аппарат, который никогда не работал, даже тогда, когда по проводам вовсю бегало электричество; слева фигура склонившегося перед микрофоном, затянутого в белый мундир короля рок-н-ролла Элвиса, выполненная в человеческий рост; на стенах фотографии музыкальных инструментов в простеньких рамах. А разбитые стекла и законопаченные окна — их разбили только что и не успели заменить. Главное не думать о заоконной улице.
Мы наложили табу на разговоры о конце света. Однажды мы поняли, что ничего нового в осмыслении нашей грустной действительности эти разговоры не дают — и мы попросту становимся похожими на бурчливых стариков.
— Вчера вечером я слышал жуткий вопль, — сообщил я, и выжидательно посмотрел на друга. Он перестал щелкать мидиями и наступила тишина. Мне показалось, что Антон был испуган — он то смотрел на меня, то отводил в сторону глаза.
— Ты слышал что-то? — спросил я.
Он не спешил отвечать. Мне показалось — он куда-то провалился, глаза его стали, как у медиума во время сеанса.
— Что с тобой?
— Ничего — качнул головой он, и опустил глаза на стол.
Я жадно глотал свежий воздух, мне было приятно дышать им, но после первых минут беспечного наслаждения меня начала тревожить мысль о смертоносных вирусах, которые могут быть в нем. От греха подальше я захлопнул пластмассовую раму, оградив себя от опасностей окружающего мира.
Когда я закрывал окно, мне показалось, что в противоположном конце комнаты, под журнальным столиком — между шкафом и диваном, на котором я обычно спал, что-то щелкнуло. Негромко, но комната, ставшая благодаря обмену воздухом одним целым с улицей, пугала меня; ведь на этой улице было столько всего ужасного — пустые дома, покореженные машины, мертвые тела людей, животных, и, наконец, — этот вопль… Кто там кричал? Я был уверен, что женщина, почти не сомневался, также как и в том, что она уже мертва; после таких криков не живут. Такое количество децибел само по себе на кровавые куски разрывает легкие. Естественным для меня желанием было побежать на помощь. Но побежать — чтобы там умереть? Лучше бояться на расстоянии.
Я лег под одеяло и попытался согреться. За герметичными окнами сохранялась успокоительно-вакуумная тишина. Возможно, что опасность могла таиться прямо за стеклом, все мои надежды возлагались на чугунные решетки — бывшие хозяева квартиры подстраховались, справедливо полагая, что окна первого этажа не препятствие для незваных гостей.
Массивные решетки на окнах и бронированная дверь на парадную. Я был надежно огражден от города. Того города, который я когда-то так наивно и трогательно любил, и которого уже не было.
Город моего детства и юности, такой, каким он стал сейчас — я не ожидал и не хотел его увидеть. Ведь города почти всегда переживают своих жителей и очень редко, когда люди переживают свои города. А мой город был безнадежно мертв. Уцелевшие люди, как насекомые ползали по его трупу, и в последнее время даже этого жалкого шевеления не наблюдалось мной. В этом страшном, бессмысленно-жестоком и равнодушном мире остались только двое — я и мой друг Антон.
Мы виделись часто, так часто, как видятся два человека, кроме которых в мире никого нет. Иногда я думал: почему компанию выживших составил мне он, а не какая нибудь смазливая бабенка, готов поспорить, что о том же, только в отношении меня, думал и он. Я никогда не был ханжой, но Антон казался мне сексуально озабоченным. Он постоянно делился своими желаниями и фантазиями, вспоминал, а может и придумывал различные истории, которые я вынужден был выслушивать по несколько раз.
Он жил в двух домах от меня. Перебрался ко мне поближе. В отличие от меня, его новое жилье было намного лучше, чем то, которым он обладал перед тем, как все это случилось.
Утром я зашел за ним, и мы отправились в Макдональдс. Разумеется, там никого кроме нас не было. Окна обеденного зала кое-где были треснуты, в некоторых местах глухо забиты листами фанеры и гипсокартона. И все же тут царил относительный порядок — мы часто бывали здесь и прибирались — это был наш второй, совместный дом. Антон повесил верхнюю одежду на вешалку и занял место перед жестяным столом, на котором принялся перебирать и раскладывать собранные на пляже мидии. Он любил готовить и не требовал от меня помощи.
Я следил за бородатым мужчиной, сидя на кожаном диване. Я любил так сидеть, в такие моменты можно было представить, что ты просто зашел в Макдональдс и ждешь, когда твой друг принесет заказ. Перед тобой музыкальный аппарат, который никогда не работал, даже тогда, когда по проводам вовсю бегало электричество; слева фигура склонившегося перед микрофоном, затянутого в белый мундир короля рок-н-ролла Элвиса, выполненная в человеческий рост; на стенах фотографии музыкальных инструментов в простеньких рамах. А разбитые стекла и законопаченные окна — их разбили только что и не успели заменить. Главное не думать о заоконной улице.
Мы наложили табу на разговоры о конце света. Однажды мы поняли, что ничего нового в осмыслении нашей грустной действительности эти разговоры не дают — и мы попросту становимся похожими на бурчливых стариков.
— Вчера вечером я слышал жуткий вопль, — сообщил я, и выжидательно посмотрел на друга. Он перестал щелкать мидиями и наступила тишина. Мне показалось, что Антон был испуган — он то смотрел на меня, то отводил в сторону глаза.
— Ты слышал что-то? — спросил я.
Он не спешил отвечать. Мне показалось — он куда-то провалился, глаза его стали, как у медиума во время сеанса.
— Что с тобой?
— Ничего — качнул головой он, и опустил глаза на стол.
Страница
1 из 6
1 из 6
