20 мин, 43 сек 19251
Со мной был только запуганный Антон и проклятый вопль.
Причем, учитывая надрыв в отношениях с Антоном — больше вопль.
Этот вопль… Может быть, мы зря связывали его с мертвой женщиной — причина могла быть не такой явной. Антон говорил, что некая часть моего сознания испытывая страх — могла вызывать колебания в пространстве — которые, собственно, и производили этот вопль.
Я думал, что вопль — это зверь невидимка. Трусливая тварь, с гипертрофированными человеческими страхами, каким-то непостижимым образом спаявшаяся с моей душой — потому-то она и орала, когда во мне являлась хоть маленькая толика испуга.
Противоестественный вопль не становился обыденным, хотя мне пришлось к нему привыкнуть.
Но сосуществование с ним было разрывающе-мучительным, как яд во мне накапливались бешенство и страх. Я боялся, и я знал, что однажды это закончится сумасшествием!
В тот день, когда я сошел с ума… Он кажется особенным и значительным, словно спятил последний человек на земле. Хотя, наверное, в сумасшедшем мире помешательство даже самого последнего человека — это логическое следствие.
Я зашел в гости к Антону, и с ходу вручил ему подарок, против которого он не мог устоять — механические часы Blancpain.
Он поблагодарил меня и сразу напялил их на руку, заменив старые, что значило — подарок ему понравился.
Я предложил посмотреть кое-что интересное, это должно было пролить свет на мистическую загадку тревожившего нас вопля.
Мы сели в микроавтобус и поехали в порт по разбитым, захламленным улицам. Несколько раз мне приходилось выбираться из машины, чтобы убирать с дороги поваленные деревья, но довольно скоро экстремальная поездка закончилась. Мы прибыли на место. В порт.
Антон соскочил на землю и замер. Я приглушил машину и подошел к нему. Нашему взору предстала великая китайская стена грузовых контейнеров, над которой хаотично сновали белые чайки.
— И где в этом лабиринте мы найдем отгадку? — спросил меня он.
Я не ответил. Все силы я вложил в удар по его затылку. Когда-то, много лет назад, я подобное проделывал на тренировках, а в последние дни отрабатывал этот удар на ребре бронированной двери.
Удар был утяжелен куском свинца в моем кулаке. Антон потерял сознание и рухнул на землю. Кряхтя, я поднял его обмякшее тело на крышу микроавтобуса и распял, зафиксировав веревками.
Он стал моим пленником.
Все шло по моему безумному плану. Я подогнал машину к мятому борту сухогруза нашедшего последнее пристанище у мертвого причала. Антон, очнувшись, задергал конечностями, пытаясь освободится от пут. Он прикладывал свои силы то к правой руке, то к правой ноге — извиваясь при этом, как червяк. А я стоял на палубе сухогруза и смотрел на него.
Потом я отпустил тормоз лебедки. Огромный якорь, звеня цепью, полетел вниз. Я сомневался в точности его приземления, но удача в этом мероприятии не изменяла мне.
Не трудно представить состояние человека, который видит летящий на него с высоты огромный стальной якорь. Труднее вообразить его боль.
Я рассчитал верно. Якорь упал сначала на его ноги, и он успел заорать. Потом стальная болванка опрокинулось набок, припечатав распятого Антона, и проломила железную скорлупу крыши.
Я ждал женский вопль. По моим расчетам он должен был встретиться с предсмертным воплем Антона, после чего их встречные колебания, имевшие одинаковую природу в недоступном, непостижимом измерении должны были погасить друг друга и исчезнуть из этой проклятой реальности.
У меня закружилась голова, и чтобы не упасть, я сел на сырые доски палубы.
Машину смяло в лепешку. Бесформенная кровавая масса, еще недавно бывшая телом моего единственного друга, оказалась внутри салона. И только одна рука, как ненужная часть разобранной пластмассовой куклы, осталась снаружи, привязанная к дверце водителя.
Подаренные мной часы еще шли. Я отстегнул кожаный ремешок с запястья окровавленного обрубка, и бросил часы в карман. Была половина пятого. В тот же миг из сплющенного салона раздался душераздирающий крик.
И больше я за временем не следил.
Я не мог поверить, что он еще жив. После такого удара… Ему должно было смять легкие. Расквасить, расплющить!
А он стонал и не умирал.
Даже не стонал — кричал!
Я отпрянул от машины и побежал. Приехав сюда я знал, что обратно буду возвращаться пешком, но я надеялся, что это будет приятное возвращение домой. Теперь же я бежал, бежал как одержимый.
Напрасно я думал, что эта история, начавшаяся в дождливый ноябрьский день, закончится сегодня, и я смогу о ней забыть. То была лишь прелюдия. К этому вечеру.
Я бегу по пустынным улицам моего города. Вопль Антона, прозвучавший на верфи, преследует меня. Он должен был смешаться с тем преследовавшим меня воплем, и он смешался — я слышал женский вопль: безумно-громкий, но приглушенный более сильным мужским.
Причем, учитывая надрыв в отношениях с Антоном — больше вопль.
Этот вопль… Может быть, мы зря связывали его с мертвой женщиной — причина могла быть не такой явной. Антон говорил, что некая часть моего сознания испытывая страх — могла вызывать колебания в пространстве — которые, собственно, и производили этот вопль.
Я думал, что вопль — это зверь невидимка. Трусливая тварь, с гипертрофированными человеческими страхами, каким-то непостижимым образом спаявшаяся с моей душой — потому-то она и орала, когда во мне являлась хоть маленькая толика испуга.
Противоестественный вопль не становился обыденным, хотя мне пришлось к нему привыкнуть.
Но сосуществование с ним было разрывающе-мучительным, как яд во мне накапливались бешенство и страх. Я боялся, и я знал, что однажды это закончится сумасшествием!
В тот день, когда я сошел с ума… Он кажется особенным и значительным, словно спятил последний человек на земле. Хотя, наверное, в сумасшедшем мире помешательство даже самого последнего человека — это логическое следствие.
Я зашел в гости к Антону, и с ходу вручил ему подарок, против которого он не мог устоять — механические часы Blancpain.
Он поблагодарил меня и сразу напялил их на руку, заменив старые, что значило — подарок ему понравился.
Я предложил посмотреть кое-что интересное, это должно было пролить свет на мистическую загадку тревожившего нас вопля.
Мы сели в микроавтобус и поехали в порт по разбитым, захламленным улицам. Несколько раз мне приходилось выбираться из машины, чтобы убирать с дороги поваленные деревья, но довольно скоро экстремальная поездка закончилась. Мы прибыли на место. В порт.
Антон соскочил на землю и замер. Я приглушил машину и подошел к нему. Нашему взору предстала великая китайская стена грузовых контейнеров, над которой хаотично сновали белые чайки.
— И где в этом лабиринте мы найдем отгадку? — спросил меня он.
Я не ответил. Все силы я вложил в удар по его затылку. Когда-то, много лет назад, я подобное проделывал на тренировках, а в последние дни отрабатывал этот удар на ребре бронированной двери.
Удар был утяжелен куском свинца в моем кулаке. Антон потерял сознание и рухнул на землю. Кряхтя, я поднял его обмякшее тело на крышу микроавтобуса и распял, зафиксировав веревками.
Он стал моим пленником.
Все шло по моему безумному плану. Я подогнал машину к мятому борту сухогруза нашедшего последнее пристанище у мертвого причала. Антон, очнувшись, задергал конечностями, пытаясь освободится от пут. Он прикладывал свои силы то к правой руке, то к правой ноге — извиваясь при этом, как червяк. А я стоял на палубе сухогруза и смотрел на него.
Потом я отпустил тормоз лебедки. Огромный якорь, звеня цепью, полетел вниз. Я сомневался в точности его приземления, но удача в этом мероприятии не изменяла мне.
Не трудно представить состояние человека, который видит летящий на него с высоты огромный стальной якорь. Труднее вообразить его боль.
Я рассчитал верно. Якорь упал сначала на его ноги, и он успел заорать. Потом стальная болванка опрокинулось набок, припечатав распятого Антона, и проломила железную скорлупу крыши.
Я ждал женский вопль. По моим расчетам он должен был встретиться с предсмертным воплем Антона, после чего их встречные колебания, имевшие одинаковую природу в недоступном, непостижимом измерении должны были погасить друг друга и исчезнуть из этой проклятой реальности.
У меня закружилась голова, и чтобы не упасть, я сел на сырые доски палубы.
Машину смяло в лепешку. Бесформенная кровавая масса, еще недавно бывшая телом моего единственного друга, оказалась внутри салона. И только одна рука, как ненужная часть разобранной пластмассовой куклы, осталась снаружи, привязанная к дверце водителя.
Подаренные мной часы еще шли. Я отстегнул кожаный ремешок с запястья окровавленного обрубка, и бросил часы в карман. Была половина пятого. В тот же миг из сплющенного салона раздался душераздирающий крик.
И больше я за временем не следил.
Я не мог поверить, что он еще жив. После такого удара… Ему должно было смять легкие. Расквасить, расплющить!
А он стонал и не умирал.
Даже не стонал — кричал!
Я отпрянул от машины и побежал. Приехав сюда я знал, что обратно буду возвращаться пешком, но я надеялся, что это будет приятное возвращение домой. Теперь же я бежал, бежал как одержимый.
Напрасно я думал, что эта история, начавшаяся в дождливый ноябрьский день, закончится сегодня, и я смогу о ней забыть. То была лишь прелюдия. К этому вечеру.
Я бегу по пустынным улицам моего города. Вопль Антона, прозвучавший на верфи, преследует меня. Он должен был смешаться с тем преследовавшим меня воплем, и он смешался — я слышал женский вопль: безумно-громкий, но приглушенный более сильным мужским.
Страница
5 из 6
5 из 6