Вопль

Я чувствовал в его голосе прокурорские нотки, но оправдываться не хотел и не собирался.

— Он как домашнее животное. Я не могу по настоящему привыкнуть к нему, хотя, наверное, привык, — объяснял я ему.

— Не знаю, каким надо зрением обладать, каким чувством, чтобы увидеть его. Мне кажется это что-то мохнато-мягкое, с жесткими кошачьими усами. Оно прячется по углам и спит на потолке, передвигаясь по нему восемью волосатыми лапами. Смесь паука и кошки; кошка-паук. Наверное, я должен приносить ему жертвы для задабривания, ставить на пол тарелочку с молоком, чтобы он не кричал.

Антон молча слушал. На трубах системы отопления негромко тикали механические часы. После конца света мой приятель смог осуществить казавшуюся несбыточной мечту — он стал коллекционером швейцарских часов. Они валялись по всей квартире, но больше всего привлекали к себе внимание пестрые гирлянды на вечно-холодных трубах системы отопления.

В этой квартире тиканье часов было привычным и единственно приемлемым звуком. Антон боялся, что я могу принести в нее крик.

Вопль действительно преследовал меня, он ходил за мной как домашнее животное. Я вспоминал щелчок в конце комнаты, когда открыл окно в ту ночь. Неужели?

Следующим утром мы собрались на поиски еды. Стояла пасмурная погода, море к которому мы пришли было серым и угрюмым. Когда я поскользнулся на поросшем водорослями камне — вопль напомнил о себе, и Антон с испугу уронил удочку на песок.

В Макдональдсе Антон жарил пойманную нами рыбу и мидий, выкладывая готовую еду на поднос устланный полосками зеленых водорослей. Под серебристой вытяжкой потрескивали дрова, но этот костер рождал больше запаха, чем тепла. Я раскладывал на столе случайно выбранные карты из колоды таро — будущее мало интересовало меня: и я даже не смотрел на те карты, которые раскладывал. Только одна зацепила мой взгляд — падающая башня. Я долго смотрел на нее, но думал о вопле.

Вопль — что он собой представляет?

— Как ты думаешь, — спросил я Антона, — если бы на карте таро решили изобразить вопль — какие образы они бы использовали? Иерихонская труба в виде гиперкомпрессора сдувающая стены и защитников. Отрезанная голова царя зверей — льва на фоне алой восьмиконечной звезды, вокруг которой разлит густой антрацитовый мрак. Вопль — нечто большее, чем звук. А этот вопль — он такой громкий, такой нереальный, что стал самодостаточным. Он отделился от тела и обрел плоть. Стал новой формой жизни. Человек приходит в этот мир с криком, и с криком умирает. Кто сказал, что душа — это призрак, живущий после смерти прежней незначительно отличимой бестелесной жизнью, душа это вспыхнувший фантом, отчаянный крик. От человека после смерти остается крик.

— Люди часто умирают с криком, но потом, после их смерти всегда тихо, а этот вопль, даже не знает своего происхождения, он живет собственной жизнью, — продолжал я.

— Это аномалия, противоречащая законам физики. На каком-то уровне произошло колебание, позволившее этому воплю эволюционировать. Я не знаю его природы, скорей всего мы даже и предположить не можем — что это такое.

— Колебание звука… Я всегда думал, что звук не пропадает; он продолжает звучать, переходя на другие уровни, пока не встретит препятствие. Существуют какие-то барьеры, которые в тот раз не сработали. Не знаю, поправимо ли это. Возможно, звук живет за счет энергии, вряд ли он способен черпать ее самостоятельно.

Мы в наших спорах-разговорах так ни к чему в тот день и не пришли. И не могли прийти.

Как ученые, познающие природу пространства и времени — мы могли выдвигать самые умные и смелые теории, но они были даже не далекими от реальности, они были с ней несопоставимы.

С Антоном я стал реже видеться. Он избегал меня, а я никогда не любил навязываться. Меня это бесило, ведь я к нему хорошо относился.

Осень затянулась вобрав первые недели декабря. Это была грязная осень, с дождями и туманом. Я ходил по улице в рыбацких сапогах выше колена, и прикладом тяжеленного охотничьего дробовика отбивался от одичавших собак.

Лишь крайняя нужда заставляла меня ловить рыбу. На холоде, между двух дремлющих удочек, я думал о том, что грязная, затянувшаяся осень все же лучше чем зима. Она давала мне возможность находить пропитание.

Частенько на противоположном пирсе я видел Антона. Он удил рыбу отдельно, чтобы, по его словам, не мешать мне.

После рыбалки — мы вместе возвращались домой, иногда вместе обедали в том же традиционном для нас месте. Но прежнее взаимопонимание между нами не наступало. По ночам я вспоминал бывших друзей, вслух произносил их имена, словно желал призвать к себе их души. Отправляясь к морю или в город, я представлял, что компанию мне составляет кто-то из них. Даже если тот человек никогда не рыбачил — мне было интересно, как бы он вел себя в этих условиях. Но горькие мои фантазии с зарождения были обречены фантазиями остаться.