Мой человек

Вслепую, двигаясь неуклюже, шаря руками вокруг и не желая открывать заслезившиеся глаза, девушка добирается до стены и нащупывает выключатель. Темнота окутывает ворсистым пледом, поглощающим звуки дня. Она ошиблась насчёт времени суток. Нынче царствует тихая ночь, хотя Евдокия прекрасно слышит, как льётся вода в ванной у соседей справа, а молодая пара в однушке слева занимается сексом. Как тихонько напевает колыбельную соседка сверху своему полугодовалому Макарке… Она медленно поднимает веки. Мир вокруг не знаком — чёрные аппликации на сером листе окружены спектрами всех цветов и оттенков.

«Слушай… — шепчет неслышимый голос.

— Слушай себя, Красная»… Тело кажется лёгким, словно наполнено гелием, но когда она делает шаг, доски ламината жалобно скрипят. В окно заглядывает луна, морщит лоб, пытаясь осознать увиденное. И Евдокия, одним жестом распахнув створки, смотрит, уже не прищуриваясь от света — её вертикальный зрачок идеально приспособлен для ночного зрения.

Ветер приносит аромат пира, раскинувшегося внизу. Пира под названием Город людей.

Лунный свет играет на молодых, блестящих рогах, обсидианово-чёрных, четырехгранных, сходящихся к концам острейшими иглами. Двумя полосами светится на красной коже лба иероглиф поцелуя. Поцелуя посвящения. Поцелуя Иуды.

Евдоки… Свобода.

Ночь.

Ветер.

Жажда.

Красная отталкивается от подоконника, ликующе взмывает вверх, расправляя мощные крылья. И отправляется на охоту.

Во сне я вижу тень, которая роется в отбросах, время от времени оглядываясь назад. И понимаю тайный смысл: потерянное следует искать в прошлом, но моя природа заставляет делать обратное — вновь и вновь перебирать людишек, чтобы найти то, чего среди них нет.

Полнолуние зовёт к близости. Мелкая нечисть давно спит — приближается час Волка, следом за ним запоют петухи. Проснувшись в этот раз, я понимаю, что их переливчатые вопли мне более не страшны. Мои силы возросли стократ… и ещё дальше отделили меня от потери.

Задумчиво провожу когтем по лбу. Светящиеся полосы до сих пор жгут кожу. Подаривший мне поцелуй продал своего человека, а я… я продала душу, впустив в неё ненависть и отчаяние. Ибо лишь единожды желая смерти другому — гибнешь сам.

Я покидаю Дом-кристалл и парю над Городом. Хотя голод поёт во мне песни, гибельные для его жителей, я не слушаю. Я не животное, чтобы следовать низменным инстинктам. Я — высшее существо… с изнанки мира.

В том окне тусклый свет и пыльные шторы. Лёгким движением распахиваю створки и протискиваюсь внутрь. Грязное тряпье, вповалку спящие на матрасах дурно пахнущие люди… Молодая женщина в углу, затылком к стене, глаза полузакрыты, зрачки под веками танцуют. У неё на коленях спит, подложив ладони под щёку, мальчишка лет пяти. Всё здесь — плохая еда, грязная еда. Всё, кроме ребенка. Этот ещё не успел выкупаться в грехах, как его мать.

«Слушай, Красная, слушай».

… В блеклой душе теплится огонёк любви к сыну… Я дую в лицо мальчонке и сталкиваю его с материнских колен. Он будет спать до рассвета, и видеть красочные сны. А женщину вздёргиваю, пришпилив к стене, как бабочку. Опухшие синюшные веки приподнимаются, её взгляд смотрит внутрь; в пласты наркотического тумана завёрнуто сознание, как в саван. Такой она мне не нужна! Хочу, чтобы она понимала… Приближаю к ней лицо, касаюсь губами горла. Сегодня я не стану пить жизнь, выпью лишь дурман, заплутавший в крови.

Через пару минут она пытается закричать, её зрачки стремительно расширяются. Просто Большой Взрыв, а не зрачки! В такие — наполненные ужасом и пониманием — приятно посмотреть.

— Если ты будешь кричать, я убью его, — киваю вниз, на пол, где спит наведённым сном ребёнок.

Она кивает, и тогда я разжимаю пальцы. Удар об пол ещё больше приводит её в чувство.

— Ты теряешь своего человека! — говорю я, и ненависти нет в моём сердце, впервые нет с тех пор, как ночное небо приняло меня в объятия.

— Вчера… сегодня… завтра… Но сначала ты потеряешь… человечка!

Её зрачки, всё такие же огромные и чёрные, дышат ужасом осознания. Она подползает к ребёнку и пытается укрыть его собой от меня — красной смерти, и обнимает его, и прижимает к себе и тихо плачет, раскрывая в беззвучном крике потрескавшиеся губы.

Один из спящих рядом просыпается, увидев меня, машет рукой, пытается отогнать пугающее видение.

Насекомое… С наслаждением наступаю ему на грудь. Не моя тяжесть убивает его, но моя вновь проснувшаяся ненависть.

Нет, следов не останется.

Да, жить ему оставалось до следующего прихода.

О ней? Все скажут, что она одумалась после этого.

Я наклоняюсь к ней, близко, дышу в лицо. Мой аромат, мускус смерти — и она верит мне, безоговорочно верит.

— Завтра, — говорю я, — завтра ты начнёшь искать человека в себе.