Черный гробовщик

А кирпичные рожи невозмутимо снимали с него, Протасова, мерки, занося в блокнотик, кратко отвечая на расспросы жены и полностью игнорируя его самого.

От бредовости ситуации Протасову поплохело, хотя он совершенно ясно понимал, что это дурацкий сон. Но… За спиной «выжиг» мелькнул силуэт человека в шляпе, и у Протасова оборвалось сердце. Он похолодел. Хотел было что-то сказать — но слова застыли в горле. А конкуренты споро и деловито заполняли какие-то бумаги.

— А чего не из евойной фирмы приехали-то? — спросила, наконец, жена, вытирая глаза платочком.

— Дык из уважения! Посмертный подарочек, типа! — гоготнул один из «выжиг».

— Сначала закопаем, а потом и в евонную фирму доложим. Да вы не беспокойтесь, усё за нас счёт, без-вод… возд… короче, забесплатно!

— Ну, если забесплатно… — с сомнением произнесла жена.

Абсурдный сон никак не желал кончаться. Протасов пытался выкарабкаться из домовины и объяснить, что он не умер, а просто заснул, но его никто не слушал.

— Холодненький, бедня-ажечка, — пропела соседка с четвертого этажа, целуя его в венчик.

— Ты что, дура?! Я ж живой! — воскликнул он, отбиваясь от сильных рук похоронщиков, но его почему-то никто не слушал. Ночью он, кажется, даже выбирался из гроба, шатался по квартире, но устал и лёг обратно. Проснулся же он, когда его несли под заунывный вой соседской псины и нестройное дребезжание тарелок оркестра. Он кричал и возмущался, но кто бы его слушал? Заколотили и опустили, неаккуратно стукнув гроб о дно могилы, и вскоре он услышал, как по крышке застучали комья земли.

… Тьфу ты, и приснится же такое!

Протасов дёрнулся, просыпаясь, и застонал от облегчения. На душе было муторно и неспокойно, но слава Богу, что проснулся… Пойти, открыть бар, там есть ещё бутылка… Попытавшись встать, Иван Петрович почувствовал, что лежать ему не так чтобы удобно, хотя вокруг тихо, темно и мягко. Он сунулся раз, другой, в бок, стукнулся головой и понял, что спьяну залез под стол… Или не под стол… Руки затекли в неудобном положении, а ноги что-то жало… Протасов понял, что это, похоже, очень неудобные ботинки. Он пошевелил пальцами, и картонная подошва отвалилась, пальцы уперлись в какую-то стенку.

— Э-эй… эй… — прошептал он, подозревая самое худшее, но отказываясь поверить в этот кошмар.

Запах, привычный сырой запах, столь знакомый ему по роду профессиональной деятельности, обволакивал тело.

— Свят-свят-свят, — пробормотал Иван Петрович. Почему-то он не испытывал паники, видимо, до шокированного мозга ещё не дошло нынешнее положение, но Протасов чувствовал, что паника не за порогом. Вот-вот до него дойдёт, что это не сон, и тогда… Похоронщик дёрнулся и почувствовал, что руки у него связны. «Сволочи, — подумал он, — какие же вы сволочи… даже руки развязать забыли! Халтурщики! Да что ж это в мире-то деется… Ничего святого»…. Его разум всё ещё пытался вообразить, что это сон, шутка, что угодно — но только не сырая замогильная реальность, и Протасов подсознательно пытался отсрочить волну ужаса и сумасшествия профессиональным возмущением. «Сволочи, ботинки приличные стырили и руки развязать забыли». Возмутившись, он попытался высвободить запястья, и тут же отлетела дешевая пуговица от манжеты. «Жмоты! Ворьё! Хал-турщики! Нормальную рубашку, и то стырили!» Руки были связаны слабо, и вскоре Иван Петрович получил возможность вволю царапать по крышке гроба, оббитой дешёвым ситцем, профессионально отмечая: материя плохо прибита, доски плохо оструганы… Вот жульё! Грудь давило, он ощупал карманы и вытянул бумажник, набитый резаной бумагой. «Твою мать, — пробормотал он.

— Мало того, что вы, уроды, меня закопали, так вы ещё и во гроб женой положенное вытащили! Совсем страх божий потеряли! Креста на вас нет!» От осознания факта, что конкуренты с ним поступили в совершеннейшей точности с правилами его собственной фирмы, стало глухо и безнадежно. Наконец-то разум сдался, и Протасов почувствовал: это не сон, это совершеннейшая правда. И бумажник пустой. И ботинки картонные.

— Боже, — пробормотал он.

— Боже… Снизу что-то давило, сучок царапал спину сквозь разрезанный на спине пиджак.

Пришло осознание: «Всё». Рванувшись, он бил и колотил по крышке, выл и орал, царапался и ломился.

А потом долго лежал в полной темноте и чувствовал, как ему не хватает воздуха. «Боже, — прошептал он, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы, — Боже, если я виноват, Господи, а я виноват… Господи, я искуплю… Пожалуйста, не покинь, не оставь, Господи… Боже, сделай так, чтобы это было кошмарным сном, Боже, дай мне шанс, дай мне»… И тут в кромешной темноте мигнул зеленоватый огонек и раздалась трель. Мобильник! Мобильник, братцы! Трясущимися руками, путаясь в зацепившейся за манжету веревке, он выхватил из-под подушки, заломив в тесноте до боли руку, заветное чудо техники, торжество человеческой мысли… Высветился знакомый номер.