Добавить в моё избранное
18 мин, 10 сек 3888
Она всё ещё слезливо и беспорядочно рассказывала что-то о ссоре с родителями, что убежала из дома, куда глаза глядят, пришла в себя за городом, и не будет ли господин любезен сопроводить её назад, потому что она уже не злится на родителей, ей очень страшно, и она проголодалась, а денег у неё совсем нет, как я всё продумал, а свисток подходившего к станции паровоза стал точкой в моём решении. Я резко и сильно толкнул её под скрежещущие колёса, надеясь лишь на удачу, и сразу же отошёл, скрывшись в сгустившихся вечерних тенях, пока не поднялся переполох.
Утром я позвонил безутешным родителям, выразил подобающее случаю соболезнование и предложил свои услуги, которые были с благодарностью приняты. Я очень много работал над этой вещью, и не зря. Теперь я часто с удовольствием гляжу на неё, вспоминая трудности, которые мне доставили вываливающиеся из перерезанного тела внутренности, как я выдирал их, заменяя папье-маше, как устанавливал всё время норовящее завалиться тело, гримировал, кое-где подшивал, что-то подрезал. И запах, упоительный сырой запах обнажённого человеческого нутра и только начавшейся разлагаться плоти.
А на снимке прекрасная и печальная девушка на фоне роскошной драпировки, прикрыв глаза, сидела за столом, задумчиво перебирая изящными руками разбросанные по нему белые розы.
Как жаль, что из всех моих шедевров последних лет лишь этот доступен широкой публике. Я не совсем лишён тщеславия и часто перебираю свои тайные снимки, представляя, как восхищалась бы ими толпа на выставках. О этот весело хохочущий мальчуган, рисунок смеющегося рта которого идеально повторяет кровавый разрез на горле! О величественная дама, стоящая прямо, как сосна, и держащая в руках собственную голову с кокетливо надвинутой на лоб шляпкой и строгим выражением на лице! О сидящий господин в цилиндре с большим распоротым животом, алчно поедающий собственную отрубленную ногу! После моей — надеюсь, очень не скорой смерти — эти снимки будут извлечены из хитрого тайника в моём особняке, и я обрету мировую известность. Только надо будет оставить указание, где искать, иначе ведь никогда не найдут.
Но то, над чем я трудился сейчас, должно получиться лучше, много лучше. Я задумал эту композицию давно, но всё никак не мог найти подходящей модели. Уже почти отчаялся, когда сегодня на исходе дня на уединённой просёлочной дороге не увидел оборванную попрошайку с узелком, одиноко бредущую, надо полагать, до лежащий в нескольких километрах деревни. Хорошо зная местность, я тут же вспомнил, что, если отъехать в сторону по полям, доберёшься до излучины большой реки, окаймлённой кустарником. В такую пору мне там никто не помешает. Решение было принято. Я притормозил машину.
— Девочка, — окликнул я как можно ласковее.
Она остановилась, медленно обернулась и тупо уставилась на меня, приоткрыв рот. «Дурочка», — понял я. Что же, тем легче.
— Ты куда идёшь одна? — спросил я её — В деревню, — речь её был медленна и монотонна.
— Хочешь, я тебя довезу туда на авто?
Вместо ответа она широко раззявила в улыбке слюнявый рот и несколько раз кивнула, как болванчик.
— Как тебя зовут? — спросил я, когда она неловко садилась в машину.
Её имя меня не интересовало, и я забыл, что она мне ответила. Захватив её глупую голову, я резким рывком сломал шею — армейские навыки меня никогда не подводили. Оставив труп остывать на сидении, я повернул авто в поля.
Такие дорожные акции давались мне всё легче и доставляли всё больше удовольствия.
Что это? Похоже на резкий скрип. Нет, показалось. Кажется, я устал. Ну ничего, осталось совсем немного. Я вытащил склянку, намочил тампон и осторожно намазал нужные мне участки лица — примерно всю правую половину вместе с глазом, носом и губами. Снадобье страшно смердело, но фото ещё не умеет передавать запахи. А видно оно не будет. Оставшуюся часть лица я тщательно натёр кусочком свежего сала.
Теперь последние штрихи. Подсунул под спину узелок, чтобы она полусидела, тщательно накрасил губы, подвёл глаза — некогда я специально прошёл курсы театрального гримёра.
Бледная красавица в живописных лохмотьях полусидела на одеяле из снега, загадочно блистая неподвижными глазами, зловеще улыбаясь кроваво-красным ртом. Меня вдруг охватило возбуждение. Нет. Сначала работа. Признаюсь, ещё со студенческих лет я часто тешился с трупами. Но когда у меня в руках камера, я беспол. Потом, может быть… Подавив позыв похоти, я вытащил из авто камеру, установил её на треногу и стал выбирать ракурс. Вот так отлично — на фоне искорёженных чёрных кустов и далёкого отсвета полыньей на замёрзшей реке, под суровыми, чреватыми бурей тучами, сквозь которые едва пробивается недобрый красноватый закат! Теперь надо ждать.
Я не раз снимал птиц и знаю, что тут надобно немалое терпение. Речи не было о каких-то движениях. Я сделал ещё один долгий глоток из фляжки, плотнее закутался в свой длинный чёрный плащ и припал к объективу.
Утром я позвонил безутешным родителям, выразил подобающее случаю соболезнование и предложил свои услуги, которые были с благодарностью приняты. Я очень много работал над этой вещью, и не зря. Теперь я часто с удовольствием гляжу на неё, вспоминая трудности, которые мне доставили вываливающиеся из перерезанного тела внутренности, как я выдирал их, заменяя папье-маше, как устанавливал всё время норовящее завалиться тело, гримировал, кое-где подшивал, что-то подрезал. И запах, упоительный сырой запах обнажённого человеческого нутра и только начавшейся разлагаться плоти.
А на снимке прекрасная и печальная девушка на фоне роскошной драпировки, прикрыв глаза, сидела за столом, задумчиво перебирая изящными руками разбросанные по нему белые розы.
Как жаль, что из всех моих шедевров последних лет лишь этот доступен широкой публике. Я не совсем лишён тщеславия и часто перебираю свои тайные снимки, представляя, как восхищалась бы ими толпа на выставках. О этот весело хохочущий мальчуган, рисунок смеющегося рта которого идеально повторяет кровавый разрез на горле! О величественная дама, стоящая прямо, как сосна, и держащая в руках собственную голову с кокетливо надвинутой на лоб шляпкой и строгим выражением на лице! О сидящий господин в цилиндре с большим распоротым животом, алчно поедающий собственную отрубленную ногу! После моей — надеюсь, очень не скорой смерти — эти снимки будут извлечены из хитрого тайника в моём особняке, и я обрету мировую известность. Только надо будет оставить указание, где искать, иначе ведь никогда не найдут.
Но то, над чем я трудился сейчас, должно получиться лучше, много лучше. Я задумал эту композицию давно, но всё никак не мог найти подходящей модели. Уже почти отчаялся, когда сегодня на исходе дня на уединённой просёлочной дороге не увидел оборванную попрошайку с узелком, одиноко бредущую, надо полагать, до лежащий в нескольких километрах деревни. Хорошо зная местность, я тут же вспомнил, что, если отъехать в сторону по полям, доберёшься до излучины большой реки, окаймлённой кустарником. В такую пору мне там никто не помешает. Решение было принято. Я притормозил машину.
— Девочка, — окликнул я как можно ласковее.
Она остановилась, медленно обернулась и тупо уставилась на меня, приоткрыв рот. «Дурочка», — понял я. Что же, тем легче.
— Ты куда идёшь одна? — спросил я её — В деревню, — речь её был медленна и монотонна.
— Хочешь, я тебя довезу туда на авто?
Вместо ответа она широко раззявила в улыбке слюнявый рот и несколько раз кивнула, как болванчик.
— Как тебя зовут? — спросил я, когда она неловко садилась в машину.
Её имя меня не интересовало, и я забыл, что она мне ответила. Захватив её глупую голову, я резким рывком сломал шею — армейские навыки меня никогда не подводили. Оставив труп остывать на сидении, я повернул авто в поля.
Такие дорожные акции давались мне всё легче и доставляли всё больше удовольствия.
Что это? Похоже на резкий скрип. Нет, показалось. Кажется, я устал. Ну ничего, осталось совсем немного. Я вытащил склянку, намочил тампон и осторожно намазал нужные мне участки лица — примерно всю правую половину вместе с глазом, носом и губами. Снадобье страшно смердело, но фото ещё не умеет передавать запахи. А видно оно не будет. Оставшуюся часть лица я тщательно натёр кусочком свежего сала.
Теперь последние штрихи. Подсунул под спину узелок, чтобы она полусидела, тщательно накрасил губы, подвёл глаза — некогда я специально прошёл курсы театрального гримёра.
Бледная красавица в живописных лохмотьях полусидела на одеяле из снега, загадочно блистая неподвижными глазами, зловеще улыбаясь кроваво-красным ртом. Меня вдруг охватило возбуждение. Нет. Сначала работа. Признаюсь, ещё со студенческих лет я часто тешился с трупами. Но когда у меня в руках камера, я беспол. Потом, может быть… Подавив позыв похоти, я вытащил из авто камеру, установил её на треногу и стал выбирать ракурс. Вот так отлично — на фоне искорёженных чёрных кустов и далёкого отсвета полыньей на замёрзшей реке, под суровыми, чреватыми бурей тучами, сквозь которые едва пробивается недобрый красноватый закат! Теперь надо ждать.
Я не раз снимал птиц и знаю, что тут надобно немалое терпение. Речи не было о каких-то движениях. Я сделал ещё один долгий глоток из фляжки, плотнее закутался в свой длинный чёрный плащ и припал к объективу.
Страница
3 из 6
3 из 6
