От автора: Уважаемые читатели! Я писал всякое, но этот рассказ даже на меня произвёл гнетущее впечатление. Я много раз бросал его написание из-за того, что мне попросту становилось нехорошо. Но причина заключается не столько в кровавых сценах, сколько в самих ситуациях. Лично для меня всё, написанное ниже, по-настоящему страшно.
Добавить в моё избранное
17 мин, 18 сек 6690
Выражаю огромную благодарность Григорию Родственникову за помощь с финальной сценой!
«Иглой херувимы нам очи пронзили, Уродский свет мира внутрь пропустили, И мы не слепы отныне»… Мэрилин Мэнсон, «Место в грязи» Витя стоял посреди места, заросшего высокой травой. В её острых пиках, похожих на длинные заржавевшие лезвия ножей, затерялась качалка, маленькая карусель и спиленные столбы, бывшие не то основанием качелей, не то турника. В этой депрессивной картине финальный аккорд играло жуткое лицо около метра шириной. Брошенный детский паровозик-гусеница. Вагончики в виде округлых сочленений с прогнившими железными обрубками вместо кресел стояли хаотично по бывшей детской площадке, их почти не было видно за желтоватыми зарослями. И лишь головная часть возвышалась над густыми переплетениями сухих растений. На ведущей части чернела весёлая морда, превращённая ржавыми разводами-язвами в гримасу непередаваемой боли на окаменевшем трупном лице.
Краем глаза мальчик заметил нечто странное — резкое движение чего-то красноватого, будто карамель.
Устремившись в его направлении, он осторожно перешагивал через битые бутылки, шприцы и прочий мерзкий мусор. И, наконец, вышел к пустырю.
На заросшем плешивыми сорняками песке сидела в белом платьице, с пурпурным бантом на светлых волосах девочка, увлечённая своей куклой. Незнакомка подняла недовольный взгляд на непрошенного гостя, а потом взяла свою драгоценность за волосы и молча ушла.
Витя понимал, что не сделал абсолютно ничего, что могло бы её обидеть, но всё равно ему стало очень, очень стыдно. Ну зачем он её потревожил?
Пропало всякое желание изучать это место. Всю дорогу вспоминая свою новую знакомую, он вернулся к родной пятиэтажке, стоящей на отшибе города. Магазин, автобусная остановка и ещё несколько таких же жилых «коробок» — вот и всё, что видел здесь мальчик на протяжении вот уже двух лет.
Если по близости и жили дети, им запрещали играть на том пустыре. И девочка с «карамельным» бантом — единственная, кого Витя смог на нём встретить.
Оказавшись в квартире, он с тоской посмотрел на компьютер. Конечно же, он знал пароль, который поставили родители, но злить их тоже не хотелось, поэтому мальчик поплёлся решать примеры, заданные на лето.
Один плюс был у этого жилья — в трёхкомнатной квартире хватило места и маме с папой, и бабушке с дедушкой. Витя очень любил и тех, и других. Иногда, правда, такая двойная опека и угнетала, но он был умным мальчиком и понимал: тот же пароль на компьютере стоял для его же блага. Вряд ли бы он сумел воспротивиться искушению сидеть за играми весь день. В его классе уже было несколько наглядных примеров, как сказала бы учительница.
Бабушка заглянула в комнату:
— Витька, ты пришёл! А я как раз приготовила вкусное овощное рагу. Иди скорей, ешь, пока не остыло.
Мальчик с неохотой отложил ручку (осталось решить всего пару задачек, но бабушку обижать нельзя) и пошёл мыть руки.
Рагу оказалось неожиданно вкусным. Сладкая цветная капуста, мягкая, как облачко, картошка и кусочки красивого красного перца, напоминающие о бантике на голове девочки.
— Кушай, кушай, родной, — бабушка склонилась, чтобы поправить на внучке фартук. Её глаз вывалился из кровоточащей глазницы — мерзкое, испещрённое сосудами яблоко болталось на буром переплетении нервов, испачканных в засохшем гное.
— Что ты не ешь? Не вкусно?
Ком подступил к горлу, страх сковал тело. Мальчик, побледнев, вглядывался в мутный старческий зрачок, подпрыгивающий на морщинистой щеке. Она как будто подумала, что это насекомое, и попыталась раздавить тыльной стороной ладони. Но глаз не лопнул, а лишь мерзко сплющился, пачкая лицо и руку кровью.
— Съешь ложечку за маму, ложечку за папу… — Бабушка… — жалобно прошептал он. Затем заплакал и убежал, оставив старушку, смотрящую вслед и продолжающую держать ложку с цветной капустой.
— Что случилось, Витенька? Тебе не понравилось моё рагу? Но я так старалась!
Бедный, испуганный ребёнок, не знающий, какое из чувств сильней — отвращение или жалость — не переставая рыдать, взял ручку и открыл тетрадку. Струя блевоты рухнула на аккуратно исписанные листы бумаги, пропитав их убийственно пахнущей жидкостью. Он плакал, разглядывая ещё не переваренные кусочки капусты и красноватые клочки перца… Красного, как карамель.
Бабушка вошла в комнату. Глазная повязка пропиталась уже застывшей кровью.
— Можно? — спросила она.
Следом вошла мама, которая вела под руку дедушку — толстого старичка в майке и трико. Тот пытался отвязаться, но дочка упорствовала:
— Пошли. Тебе тоже будет полезно посмотреть.
— Да ну, не верю я в это. Ерунда это всё.
Тем не менее, они пододвинули стулья и расселись у компьютера. Витя сделал вид, что не видит того, как мама набирает уже знакомый ему пароль.
«Иглой херувимы нам очи пронзили, Уродский свет мира внутрь пропустили, И мы не слепы отныне»… Мэрилин Мэнсон, «Место в грязи» Витя стоял посреди места, заросшего высокой травой. В её острых пиках, похожих на длинные заржавевшие лезвия ножей, затерялась качалка, маленькая карусель и спиленные столбы, бывшие не то основанием качелей, не то турника. В этой депрессивной картине финальный аккорд играло жуткое лицо около метра шириной. Брошенный детский паровозик-гусеница. Вагончики в виде округлых сочленений с прогнившими железными обрубками вместо кресел стояли хаотично по бывшей детской площадке, их почти не было видно за желтоватыми зарослями. И лишь головная часть возвышалась над густыми переплетениями сухих растений. На ведущей части чернела весёлая морда, превращённая ржавыми разводами-язвами в гримасу непередаваемой боли на окаменевшем трупном лице.
Краем глаза мальчик заметил нечто странное — резкое движение чего-то красноватого, будто карамель.
Устремившись в его направлении, он осторожно перешагивал через битые бутылки, шприцы и прочий мерзкий мусор. И, наконец, вышел к пустырю.
На заросшем плешивыми сорняками песке сидела в белом платьице, с пурпурным бантом на светлых волосах девочка, увлечённая своей куклой. Незнакомка подняла недовольный взгляд на непрошенного гостя, а потом взяла свою драгоценность за волосы и молча ушла.
Витя понимал, что не сделал абсолютно ничего, что могло бы её обидеть, но всё равно ему стало очень, очень стыдно. Ну зачем он её потревожил?
Пропало всякое желание изучать это место. Всю дорогу вспоминая свою новую знакомую, он вернулся к родной пятиэтажке, стоящей на отшибе города. Магазин, автобусная остановка и ещё несколько таких же жилых «коробок» — вот и всё, что видел здесь мальчик на протяжении вот уже двух лет.
Если по близости и жили дети, им запрещали играть на том пустыре. И девочка с «карамельным» бантом — единственная, кого Витя смог на нём встретить.
Оказавшись в квартире, он с тоской посмотрел на компьютер. Конечно же, он знал пароль, который поставили родители, но злить их тоже не хотелось, поэтому мальчик поплёлся решать примеры, заданные на лето.
Один плюс был у этого жилья — в трёхкомнатной квартире хватило места и маме с папой, и бабушке с дедушкой. Витя очень любил и тех, и других. Иногда, правда, такая двойная опека и угнетала, но он был умным мальчиком и понимал: тот же пароль на компьютере стоял для его же блага. Вряд ли бы он сумел воспротивиться искушению сидеть за играми весь день. В его классе уже было несколько наглядных примеров, как сказала бы учительница.
Бабушка заглянула в комнату:
— Витька, ты пришёл! А я как раз приготовила вкусное овощное рагу. Иди скорей, ешь, пока не остыло.
Мальчик с неохотой отложил ручку (осталось решить всего пару задачек, но бабушку обижать нельзя) и пошёл мыть руки.
Рагу оказалось неожиданно вкусным. Сладкая цветная капуста, мягкая, как облачко, картошка и кусочки красивого красного перца, напоминающие о бантике на голове девочки.
— Кушай, кушай, родной, — бабушка склонилась, чтобы поправить на внучке фартук. Её глаз вывалился из кровоточащей глазницы — мерзкое, испещрённое сосудами яблоко болталось на буром переплетении нервов, испачканных в засохшем гное.
— Что ты не ешь? Не вкусно?
Ком подступил к горлу, страх сковал тело. Мальчик, побледнев, вглядывался в мутный старческий зрачок, подпрыгивающий на морщинистой щеке. Она как будто подумала, что это насекомое, и попыталась раздавить тыльной стороной ладони. Но глаз не лопнул, а лишь мерзко сплющился, пачкая лицо и руку кровью.
— Съешь ложечку за маму, ложечку за папу… — Бабушка… — жалобно прошептал он. Затем заплакал и убежал, оставив старушку, смотрящую вслед и продолжающую держать ложку с цветной капустой.
— Что случилось, Витенька? Тебе не понравилось моё рагу? Но я так старалась!
Бедный, испуганный ребёнок, не знающий, какое из чувств сильней — отвращение или жалость — не переставая рыдать, взял ручку и открыл тетрадку. Струя блевоты рухнула на аккуратно исписанные листы бумаги, пропитав их убийственно пахнущей жидкостью. Он плакал, разглядывая ещё не переваренные кусочки капусты и красноватые клочки перца… Красного, как карамель.
Бабушка вошла в комнату. Глазная повязка пропиталась уже застывшей кровью.
— Можно? — спросила она.
Следом вошла мама, которая вела под руку дедушку — толстого старичка в майке и трико. Тот пытался отвязаться, но дочка упорствовала:
— Пошли. Тебе тоже будет полезно посмотреть.
— Да ну, не верю я в это. Ерунда это всё.
Тем не менее, они пододвинули стулья и расселись у компьютера. Витя сделал вид, что не видит того, как мама набирает уже знакомый ему пароль.
Страница
1 из 5
1 из 5
