Страшно. Знакомое каждому человеку, чувство. Неведомое, необъяснимое страшит, но поверьте, куда хуже, когда оно еще и неотвратимо. Совершенно неотвратимо.
Добавить в моё избранное
17 мин, 52 сек 9248
Страшное всегда отвратительно. Ты перестаешь владеть своими мыслями, сомневаешься в поступках, беспокоишься о последствиях. Если страшное неотвратимо, то все это усугубляется. А если оно еще и необъяснимо, темно, даже черно и непонятно — то умножайте обычных страх на столько, насколько хватит вашего воображения.
Обыкновенный до сего дня гаитянин Франк довел себя уже до такого состояния, по сравнению с которым ужас, испытываемый солдатами под артобстрелом показался бы легким волнением за картами по маленькой. Как ни крути, все же солдаты видят товарищей по оружию, или то, что от них остается через миг, знают, откуда летит смерть и чего ждать. Да, каждый умирает в одиночку, но на миру, опять же, смерть красна.
Франк уже устал бояться.
Да, да. Виноватить было некого. Он сам, будучи наполовину пьян, а наполовину накурен покрыл грязной руганью местного бокора, очень серьезного колдуна, который с понятиями «жалость» и «прощение» был знаком только понаслышке.
Страшно было и идти к колдуну на поклон, и не ходить, а ждать — то ли смерти, то ли болезней, по сравнению с которыми смерть просто мать родная.
Что сделает бокор? Пошлет шустрого ученика-выкормыша и получит он, Франк, пайку зомби-порошка, после чего его похоронят, украдкой пряча слезы, а потом станут встречать его то в своих снах, то ночью на улице. Беда будет в том, что ему это уже будет все равно, кого бы он не встретил — он не узнает больше никого из мира живых.
Приготовил ли уже бокор тыкву-горлянку, или другую посудину под его душу, или его просто убьют, не похищая души?
Часы тянулись, становясь, по ощущению, днями, а те — неделями, родня и друзья, незаметно, наверное, даже для себя, с каждым днем-часом скоро станут все сильнее сторониться его — отмеченного проклятьем бокора. Что проклятье есть, не сомневался никто, просто ждали, как овцы мясника, пока тот придет и заберет одну на мясо, чтобы остальные смогли перевести дух — не за мной! Франк уже был совершенно трезв и решил поправить хоть эту беду.
Их деревенский бокор был не самым злым и мстительным. Во всяком случае, членам семьи того, кто перебегал ему дорогу, не доставалось пока ни разу, бокор всегда ограничивался виновником. А тут? Так его, бокора, еще не крыли ни разу, да еще и днем, и посреди площади в центре деревни, состряпанной из досок, шиферных и жестяных листов и вообще, изо всего, что хоть как-то годится в стройматериалы.
Орал Франк долго, обстоятельно и постепенно площадь, недавно еще полная народу, опустела, словно по волшебству, а остался там один бокор, к которому этот поток площадной брани (воистину, площадной!) и относился.
Когда Франк, наконец, выдохся, бокор подошел к нему в упор, вплотную, казалось, что носы их соприкасаются, так как они были одного роста и негромко сказал: «Ты все сказал». Это был не вопрос. А затем продолжил: «А теперь жди и молчи». После чего резко развернулся и ушел. А с Франка махом слетели как опьянение дешевейшим вискарем, так и воздействие совершенно убойной дури.
Он же знал, что нельзя ему столько пить по жаре, да еще и закусывать травкой! Но что делать, если его женщина вдруг уехала от него в город, в огромный город, дав понять, что не вернется? Нет, недостаточно? Франку хватило. Конечно, добытчик он был так себе, но в постели, как уверяла эта же женщина, был истым жеребцом. По мнению Франка, одно уравновешивало другое.
А по ее мнению нет, что ли?! Выходит, что так. Как — «так»? То есть, ее мысли совсем не его мысли?!
Это был такой удар по голове и самолюбию, что Франк прошествовал к лавке чуть ли не строевым шагом, ткнул пальцем в огромную бутыль с, повторюсь, дешевейшим, но совершенно убойным, пойлом. В себя он его перелил, как из чашечки в ведро и какое-то время ему казалось мало, он потребовал рома с дичайшей концентрацией адского красного перца, а затем еще и дунул с парнями, которые подошли к нему выразить солидарность в распитии напитков, и посочувствовать его беде. (Правда, до середины попойки никто не догадался спросить, в чем беда, но это ли важно! Он был не один в образовавшейся без нее вокруг пустоте. Мало?) Он внезапно вскочил и начал, беснуясь, призывать днем и не на кладбище, а на площади, Барона Самеди, главного лоа гаитянского вуду. Да и не только. Собутыльники его стали понемногу трезветь, требования Франка от упорно не появляющегося Самеди, были и абсурдны, и глупы, и неуместны, и… И в финале пришел бокор, постоял с полминуты, глядя строго на впавшего в истерику Франка, новоявленного унгана, что днем силился вытащить в центр деревни главного лоа в этом мире.
Бокор спокойно подошел к нему и, не прикасаясь, щелкнул пальцами. Звук был резкий, громкий и неожиданный. Франк не то, чтобы образумился, но услышал и обернулся.
И вот тут-то и случилось непоправимое.
Случилось оно много раньше, когда в уличной драке банд Франку проломили череп и с тех пор алкоголь стал для него опаснее стакана цианида — он терял контроль над собой.
Обыкновенный до сего дня гаитянин Франк довел себя уже до такого состояния, по сравнению с которым ужас, испытываемый солдатами под артобстрелом показался бы легким волнением за картами по маленькой. Как ни крути, все же солдаты видят товарищей по оружию, или то, что от них остается через миг, знают, откуда летит смерть и чего ждать. Да, каждый умирает в одиночку, но на миру, опять же, смерть красна.
Франк уже устал бояться.
Да, да. Виноватить было некого. Он сам, будучи наполовину пьян, а наполовину накурен покрыл грязной руганью местного бокора, очень серьезного колдуна, который с понятиями «жалость» и «прощение» был знаком только понаслышке.
Страшно было и идти к колдуну на поклон, и не ходить, а ждать — то ли смерти, то ли болезней, по сравнению с которыми смерть просто мать родная.
Что сделает бокор? Пошлет шустрого ученика-выкормыша и получит он, Франк, пайку зомби-порошка, после чего его похоронят, украдкой пряча слезы, а потом станут встречать его то в своих снах, то ночью на улице. Беда будет в том, что ему это уже будет все равно, кого бы он не встретил — он не узнает больше никого из мира живых.
Приготовил ли уже бокор тыкву-горлянку, или другую посудину под его душу, или его просто убьют, не похищая души?
Часы тянулись, становясь, по ощущению, днями, а те — неделями, родня и друзья, незаметно, наверное, даже для себя, с каждым днем-часом скоро станут все сильнее сторониться его — отмеченного проклятьем бокора. Что проклятье есть, не сомневался никто, просто ждали, как овцы мясника, пока тот придет и заберет одну на мясо, чтобы остальные смогли перевести дух — не за мной! Франк уже был совершенно трезв и решил поправить хоть эту беду.
Их деревенский бокор был не самым злым и мстительным. Во всяком случае, членам семьи того, кто перебегал ему дорогу, не доставалось пока ни разу, бокор всегда ограничивался виновником. А тут? Так его, бокора, еще не крыли ни разу, да еще и днем, и посреди площади в центре деревни, состряпанной из досок, шиферных и жестяных листов и вообще, изо всего, что хоть как-то годится в стройматериалы.
Орал Франк долго, обстоятельно и постепенно площадь, недавно еще полная народу, опустела, словно по волшебству, а остался там один бокор, к которому этот поток площадной брани (воистину, площадной!) и относился.
Когда Франк, наконец, выдохся, бокор подошел к нему в упор, вплотную, казалось, что носы их соприкасаются, так как они были одного роста и негромко сказал: «Ты все сказал». Это был не вопрос. А затем продолжил: «А теперь жди и молчи». После чего резко развернулся и ушел. А с Франка махом слетели как опьянение дешевейшим вискарем, так и воздействие совершенно убойной дури.
Он же знал, что нельзя ему столько пить по жаре, да еще и закусывать травкой! Но что делать, если его женщина вдруг уехала от него в город, в огромный город, дав понять, что не вернется? Нет, недостаточно? Франку хватило. Конечно, добытчик он был так себе, но в постели, как уверяла эта же женщина, был истым жеребцом. По мнению Франка, одно уравновешивало другое.
А по ее мнению нет, что ли?! Выходит, что так. Как — «так»? То есть, ее мысли совсем не его мысли?!
Это был такой удар по голове и самолюбию, что Франк прошествовал к лавке чуть ли не строевым шагом, ткнул пальцем в огромную бутыль с, повторюсь, дешевейшим, но совершенно убойным, пойлом. В себя он его перелил, как из чашечки в ведро и какое-то время ему казалось мало, он потребовал рома с дичайшей концентрацией адского красного перца, а затем еще и дунул с парнями, которые подошли к нему выразить солидарность в распитии напитков, и посочувствовать его беде. (Правда, до середины попойки никто не догадался спросить, в чем беда, но это ли важно! Он был не один в образовавшейся без нее вокруг пустоте. Мало?) Он внезапно вскочил и начал, беснуясь, призывать днем и не на кладбище, а на площади, Барона Самеди, главного лоа гаитянского вуду. Да и не только. Собутыльники его стали понемногу трезветь, требования Франка от упорно не появляющегося Самеди, были и абсурдны, и глупы, и неуместны, и… И в финале пришел бокор, постоял с полминуты, глядя строго на впавшего в истерику Франка, новоявленного унгана, что днем силился вытащить в центр деревни главного лоа в этом мире.
Бокор спокойно подошел к нему и, не прикасаясь, щелкнул пальцами. Звук был резкий, громкий и неожиданный. Франк не то, чтобы образумился, но услышал и обернулся.
И вот тут-то и случилось непоправимое.
Случилось оно много раньше, когда в уличной драке банд Франку проломили череп и с тех пор алкоголь стал для него опаснее стакана цианида — он терял контроль над собой.
Страница
1 из 5
1 из 5
