Вольный

— Как-то уж совсем между прочим, уточнила мамбо.

— Я делал и то, что меня пугало, — угрюмо, вызывающе кинул Франк. Страх утомил его.

— Так. То есть, ты понимал, что ценность сделанного больше, чем страх, верно? — Улыбнулась мамбо.

— Да. И ведь да, мамбо, да. Как же так? Так все просто?

— Все бесконечно просто. Но самое сложное для понимания — это простые вопросы. Сейчас ты боишься бокора. Но подумай минут пять, больше у тебя не выйдет, почему ты его боишься?

«Боюсь? Боюсь. Чего? Стать зомби? Умереть? Стать рабом? Посмешищем и пугалом, вначале упустившим бабу, а потом и разозлившим бокора? Так зобми или смерть?» — Смерти, болезни. Стать зомби, — выдавил он из себя.

— Бутылки со своей душой.

— А ты дал бы ему еще больше времени, придурок, — совсем уже нежно промурлыкала мамбо, подойдя почти в упор, на расстояние руки. Он чувствовал ее запах — запах женщины тех времен, когда миром правила любовь, запах трав, запах дыма и голова его пошла кругом. Он схватил ее за руку и получил оглушительную затрещину. В этих делах он был мастак и понимал разницу между затрещиной обязательной и настоящей. Эта была настоящая.

— Ты напугался? — Словно ничего и не было, спросила мамбо.

— Нет. Я понял, что ты не хочешь.

— Нет, милый. Ты испугался, даже не успех понять, чего — второй оплеухи или моего вопля, на который сбежится вся деревня, или же того, что я суну тебя в гроб быстрее вашего бокора. Ты не успел это обдумать. Но подумать — как вспышка молнии — успел.

— Но ведь стать зомби страшно. Умереть тоже страшно. Заболеть тоже страшно, — упрямо проговорил он. Щека, по которой пришлась оплеуха, горела, но обидно почему-то не было.

— Ну, стал ты зомби. А тебе не один черт?

— В смысле?!

— В прямом. Это уже не ты. Твой разум мертв, душа в бутылке и тоже почти мертва — ты вяло шаркаешь по приказу хозяина на самых простых и грязных делах по хозяйству, ходишь в чужие сны, но это уже не ты. А твой зомби.

— А я где?!

— А вот этого я тебе сказать не могу.

— Хорошо, ладно, мамбо! А болезнь?! Неизлечимая?!

— А тебе не один черт?

— Опять?!

— Да, дурак, опять. Неизлечимая тебя убьет и все. Все временно.

— А после смерти? Если душа в бутылке?

— А про зомби мы уже говорили, хотя таких редко делают зомби.

— А смерть? Или и это мне один черт? — Он все же подловил эту странную бабу.

— И что ты теряешь? — С невыносимым презрением спросила мамбо.

— Яхту, личный самолет, шиферную хижину и ворованный уже у одиннадцатого владельца мотоцикл, «бентли» последнего года? А?

— Там подумать, что особо-то и нечего, — осторожно сказал Франк.

— Вот. Дошло. Человеку, любому человеку, если он честен с собой, в этом мире терять нечего вообще. Совсем. Ты был открыт для этого знания, открыт страхом, как ножом открывают консервы, потому ты меня и понял. Остальные бы заныли про родню, друзей, родимую землю. Какие дети? Какая родина? Тебя зароют, и помочится на твой холмик задумчивая дворняжка, вот и все. Может, посвятят твою могилу Самеди, если кладбище только заложено. Ну? Спятишь уже не ты. Зомби станешь уже не ты. Умрешь вообще не ты. Дошло? Или еще немного? Твой бокор боится чего-нибудь?

— Бокор? Думаю, если не духов-лоа, то уж старших лоа, наверное, побаивается, — предположил Франк, почти видя, как облетают, подобные лепесткам увядшего цветка, с несокрушимого в черноте своей, бокора, защитные слои, так отделявшие его от остальных.

— Верно. Все испытывают страх. Это противно. Просто противно. Вдумайся в то, что ты лишь никто и ничто и страх оставит тебя. Дальше ты — вольный.

— Но ведь страх порой продлевает жизнь, — начал было Франк.

— Жизнь в страхе? Это жизнь? Ты просто носишь свой страх в себе, неустанно его поддерживая. Нет, милый жеребец, это беременность, которую ты носишь не девять месяцев, а до конца и плод, в конце концов, убьет тебя.

— Странное чувство. Чем ты дальше говоришь, тем лучше я понимаю, что делать… — Вот и делай. Ром на столе в кухне, еда там же. Похмелись обязательно, только не ужирайся и вали, откуда пришел.

Мамбо легко присела, подняла свой сарафан и, нимало не смущаясь, оделась и вышла. Франк пошел за ней и попал в кухню, как и было обещано. На плите булькал кофейник на одну чашку («Живет одна, мамбо-то. А от жеребца отказалась»… — мелькнуло в голове), на столе лежали хлеб, фрукты, кусок копченой курицы и стояла литровая бутылка рома с черепом в цилиндре и сигарой в крепких зубах, на этикетке.

Мотоцикл катил обратно к дому, а мысли в голове Франка текли все более и более странные. Получалось, мамба подарила ему целый мир. И не в том плане, что он может бежать в любой уголок, а в том, что он может и не бежать, а просто решить сложившуюся проблему, просто поняв, что терять ни ему, ни президенту США, нечего.