Не смотри в глаза Горгоны

— Не боишься?

— Думаю, ты боишься больше.

— Ты прав, — согласился Каркас.

— Но я человек, мне положено бояться. А вот что ты за тварь?

Кирилл хихикнул:

— Слушай, можно я повернусь? Очень хочу тебя вспомнить, — Кирилл вновь усмехнулся.

— Ко мне давно никто не приходит — а тут одноклассник с пистолетом. Интересно.

Каркас молчал.

— Ладно, — наконец, сказал он.

— Повернись. Но руки по швам!

— Разумеется, — медленно поворачиваясь, проговорил Кирилл.

— Так намного лучше беседовать. Глаза в глаза, верно?

— С чего ты взял, что я беседовать с тобой буду?

— Так убил бы давно. Я присяду?

— Нет. Придется постоять.

— Ладно, мне все равно. Ты узнать хочешь, как это началось? Кто я такой?

— Да, — глядя в черные очки, сказал Каркас.

— Что ж. Мне давно хотелось кому-нибудь все рассказать.

— Тебя ударили. В левый глаз. Во дворе. Тогда это и началось.

— Теперь я знаю, кто ты, — сказал Кирилл.

— Это ты убежал тогда.

— Теперь не убегу. Рассказывай.

— В школе меня часто били, — заговорил, откинувшись на стену, Кирилл, — ни за что, просто потому, что я не такой, как вы. Хорошо учился, много читал. Я хотел быть с вами, хотел с кем-то дружить, но… Я всегда был один. Я не застучал никого, но и тогда вы меня не приняли. Никто мне не помогал, даже мать. Когда я приходил с синяка-ми, она презирала меня, говорила, что я слабак, что должен уметь за себя постоять. Но я был слишком слаб, ты знаешь. Я даже не мог никого ударить.

— Зато я любил книги. Я много читал, очень много. Это, — он кивнул на кучу книг, — жалкая часть того, что я прочел… Я ходил на книжные рынки, хотел найти что-то ин-тересное. И однажды нашел книгу, старую, в черной обложке. «Практический оккультизм», так, кажется, она называлась. Издание еще до революции.

Я ее купил и… Стал заниматься. Тайные символы, каббала, призыв демонов… К двенадцати годам я безошибочно рисовал семь священных пентаграмм и знал наизусть заклятья, дающие власть над слабыми духами.

Я стал хуже учиться, но мать ничего не могла мне сделать. Я научился управлять ей. Это просто, если знать, как. Рисуешь пентаграмму, прячешь после обряда под кровать, а ночью… Ночью призываешь тех, кто делает маму послушней.

Кирилл улыбнулся, но улыбка вышла жуткой, словно червь изогнулся под темными стеклами очков.

— Однажды, когда меня здорово избили, я захотел отомстить. Я просил у демонов по-мощи, говорил, что отдам все, что они захотят.

— Свою душу?

— Нет. Зачем им одна душа, когда можно забрать и десять, и сто? Я не стану рассказывать подробности, но после той ночи я проснулся и понял, что стал другим. Что-то вошло в меня извне, пока я спал. Я видел страшные сны, и знал, что это реальность. Если бы ты знал, что происходит здесь сейчас, каждую минуту, какие сущности рыщут вокруг нас, толкают, нашептывают, и дергают твою душу… Думаешь, ты сам принимаешь решения? Думаешь, сам решил прийти сюда?

Кирилл захохотал. Каркас сжал рукоять пистолета.

— Ты никто. Ты даже не пешка. Ты пустой звук, который прозвучит и исчезнет, не оставив ничего. Убьешь меня, — презрительно зашептал Кирилл, — исчезнешь в пустоте. Не убьешь — все равно исчезнешь. Достанешься Им на корм. Потому что мы — лишь развлечение для Них, игрушки. Жизнь бессмысленна, дружок! Ты ничего не меняешь, ничего не можешь изменить. Разве ты никогда не чувствовал, будто что-то внутри влияет на тебя, на твои решения? Тебе кажется: это твой характер, воля. Нет! Нет ха-рактера, нет воли, есть Их воля и желание, и мы делаем то, что Они нам скажут… Каркас слушал безумный бред и думал. Не над тем, что ему говорили, а о том, чем закончится этот цирк. Ясно, что из этой комнаты выйдет только один.

— Сколько народу ты убил?

— Много, — кивнул Кирилл, — очень много. В тюрьме убивал, на гражданке, в армии. И ведь не всех хотел… Так получалось. Они… Они хотят убивать, а не я. Эманации умирающих, их страх и боль — все это они жрут. Душа бессмертна, но у нее семь оболочек, и некоторые весьма съедобны для Них… А я устал от этого, веришь?

Каркас не верил никому. А нелюдям — тем более.

— Я даже мать свою убил, — уже тише, другим тоном произнес Кирилл, — понимаешь, свою мать! И многих, кого знал. Я ходил в церковь, к знахарям — ничего, никто ничего не мог. Кто видел око — тот умирал. Задыхался. И тогда я решил бороться. Я не хотел больше убивать. Купил очки, чтобы Они не могли убивать, когда захотят. Представляешь, так просто: черные очки!

Кирилл нахмурился.

— Только ты не знаешь, какая мука не дать им то, чего они хотят… Они душат меня каждую ночь, терзают, требуют… Я и сейчас их слышу… Палец гостя лег на курок.

— Иногда я не выдерживал.